КАРЕН ШАХНАЗАРОВ НЕ СТАЛ СКРЫВАТЬ: ВЛАСТЬ В РОССИИ НЕ МОЖЕТ ОПРЕДЕЛИТЬСЯ

ФОТО: ЦАРЬГРАД

СВО запустила революционный процесс в России. Это прослеживается и в настроениях общества, и в его реакциях на те или иные события. Если раньше каким-то представителей так называемой элиты могли простить и не заметить какой-то выходки, то сейчас такой номер не пройдёт. И нашумевшая «голая вечеринка» телеведущей и блогера Анастасии Ивлеевой – тому пример.

Не помогли Филиппу Киркорову и Лолите Милявской ни слёзы, ни извинения на камеру – Первый канал, НТВ и «Россия-1» очень быстро убрали из своих эфиров эту парочку, оставив только лицо Димы Билана, который также присутствовал в том ночном клубе в Москве, где собрался шабаш «голых и несмешных».  

Но почему такая реакция? По словам гендиректора киноконцерна «Мосфильм», кинорежиссёра и народного артиста России Карена Шахназарова, то, что происходит в России сейчас, можно охарактеризовать как «ползучая революция». И если русская «элита» не осознает, что нынешняя Россия – это воюющая страна, что люди живут иными ценностями, нежели было до начала СВО, и не примет этого, не подстроится, то их просто сметут.

Более детально о том, какой должна быть новая мораль и чего хочет общество, он рассказал в эфире программы «Царьград. Главное» с ведущим Юрием Пронько.

Каким был уходящий год

Юрий Пронько: – Карен Георгиевич, рад видеть. На ваш взгляд, прошедший год – это год реальных фундаментальных изменений или, прошу прощения за такую дежурную фразу, год упущенных возможностей? С точки зрения человека, который разбирается и в творчестве, и в культуре, и в политике.

Карен Шахназаров: – Сложный вопрос, Юрий Алексеевич. Надо как-то думать, анализировать… Я думаю, каждый период времени, и в жизни человека, и в жизни страны, можно назвать годом больших изменений. Фундаментальных изменений. Но изменения – они всегда влекут за собой и упущенные возможности. Просто так устроена жизнь… Главные из них, как мне кажется, происходят внутри страны.

ФОТО: ЦАРЬГРАД

СВО, действительно, запустила некий революционный процесс в России. Хотя эта мысль довольно сложно воспринимается публикой. Поскольку существуют клише, штампы. В нашем понимании революция – это что-то вроде Эйзенштейна (Сергей Эйзенштейн, советский кинорежиссёр, теоретик кино, сценарист. – Ред.). Вроде того, что вот матросы карабкаются по воротам Зимнего дворца! Это знаменитая сцена, которую теперь используют как документальную об Октябрьской революции, о русской революции. Хотя на самом деле Эйзенштейн всё придумал. Это пример художественного образа. А революции могут происходить совершенно разными путями, даже без таких внешних примет вроде революционных матросов, увешанных гранатами. Мне кажется, что-то подобное происходит…

Система, которая сложилась в России после революции 1991 года, а это тоже была революция, или контрреволюция, как некоторые говорят…

– В зависимости от стороны.

– Да, в зависимости от стороны. Но главное, что в ней была смена собственности. На мой взгляд, это капитализм. Причём с сильным компрадорским уклоном… И мне кажется, президент Владимир Путин либо осознанно, либо просто в силу своих каких-то внутренних убеждений менял это дело эволюционным путём. При нём началась новая индустриализация, стали строиться заводы, дороги, оборонка. Это был эволюционный путь, и я думаю, что это было правильно. Но СВО весь этот процесс резко убыстрила. Похоже, без неё это невозможно было сделать.

Вот что такое компрадорская буржуазия? Она ориентирована прежде всего на западные банки и западную финансовую систему. Мы отрезаны от неё. Поэтому хочешь не хочешь, а приходится строить свою национальную индустрию… И сейчас идёт такая, я бы сказал, национализация России.

Кстати, вот эта вечеринка и реакция на неё общества – это тоже показатель. Потому что такие вечеринки проходили на протяжении 30 лет, чуть ли не каждую пятницу. Никто на это не обращал внимания – и вдруг такое резкое неприятие! То есть в связи с этим меняется и мораль. Постепенно, не сразу… Но очень быстро в историческом плане.

– То есть вы думаете, что общество консолидируется?

– Жизнь заставляет, понимаете. Вот, к примеру, бизнесмены Михаил Фридман и Пётр Авен. Они хоть и возвращаются, но я не думаю, что для них это лёгкий выбор. Они вынуждены консолидироваться в этой новой системе. На мой взгляд, прежде всего, можно говорить об изменениях в нашей стране.

– То, что здесь?

– Да. Мне кажется, это и будет главный итог спецоперации. Может быть, Бог только для этого это всё и задумал.

ФОТО: ЦАРЬГРАД

– Есть такая позиция, которую оппоненты России приводят в качестве аргумента. Что молодое поколение не так однозначно настроено. Вот вы сами сказали, что общество принуждают к консолидации, к изменениям. И определённые события, связанные с этими… Я даже не знаю, деятелями популярной культуры…

– Ну, эстрадой назовите.

– Эстрады. Реакция есть. Но я, как и вы, не в безвоздушном пространстве нахожусь. И я вижу, что молодые иначе реагируют, чем мы. Порой они говорят: что вы к ним пристали? Ну за что вы там их критикуете? Я несколько сбавляю обороты, потому что это всё более эмоционально высказывается. На ваш взгляд, это проблема отцов и детей или это нечто большее?

– В этом есть и проблема отцов и детей. Но в данном случае, мне кажется, это то, что вы называете «нечто большее». Повторю, в России происходит революция. Ну, назовите её «ползучей», если вы не можете смириться с тем, что нет матросов, увешанных гранатами…

Общество жило тридцать лет. Был компрадорский капитализм, была целая система ценностей, культура, мораль, нравственность, взгляд на мир, мировоззрение. И, естественно, общество не готово сразу в это встроиться.

– Оно шло направо, а теперь налево поворачивать.

– Да. Тем более что основная масса людей достаточно инертна. В том числе и молодёжь. Поэтому не надо преувеличивать. А вопрос отцов и детей – это уже второе. Он всегда есть. И что касается вечеринки – я ещё раз говорю: их так воспитывали 30 лет. Почему они должны вдруг, откуда? Они, кстати, закон не нарушили. Им, кстати, никто не говорил…

Наши правящие элиты не могут сформулировать, какая должна быть новая мораль, какой должен быть новый взгляд. Как это должно быть… Я вижу очень резкое неприятие обществом. И есть ощущение, что власть несколько сама растеряна и не знает, что по этому поводу сказать… Мы всё время пытаемся создать иллюзию такой «нормальной жизни до СВО».

– Согласен.

– Меня, честно говоря, это несколько шокирует. Потому что я езжу по этим праздничным улицам… Ну, вы знаете, я очень остро воспринимаю. Я думаю о наших солдатах, офицерах. Я понимаю. Вы же, наверное, служили в армии?

– Да.

– Ну, любой человек, который служил в армии, знает, что учения зимой – это очень тяжёлое дело. Знаете, когда ты пару недель в поле по этим… Я представляю себе ребят, которые в таких условиях постоянно и зимой. Плюс к тому война… И вот это ощущение праздничности, в котором живёт страна… Как-то у меня не совпадает. Я к этому болезненно отношусь. Мне кажется, это проблема. И она порождает то, о чём мы говорим.

– То есть это дуализм?

– Да, это то, что называется «дуализм». Двойственность по-русски.

Чего хочет общество?

– Карен Георгиевич, неужели гирлянды создают вам такую атмосферу? Что должно измениться? Вот я часто слышу: необходимо консолидироваться, необходимо перестроиться, необходимо мобилизоваться. Но тогда возникает вопрос: наши с вами соотечественники, которые каждый день работают, воспитывают детей, занимаются выживанием, причём порой в буквальном смысле, – что должно в их жизни измениться? Говорят, «необходимо мобилизоваться, необходимо измениться, потому что там…». Кстати, на самом деле недалеко от наших мест, где мы живём с вами, происходят боевые действия.

– Это в нашей среде. Мы же понимаем, что там стоит огромная группировка. У них есть родственники, есть друзья. И эти все люди живут с нами. Я могу представить, что они переживают… Поэтому, я думаю, должны измениться какие-то установки. Но дело в том, что Россия страна вертикальная. Она такой была, есть и будет. И должно быть сказано сверху, что должны быть другие правила – и в праздновании, и как устраивать… Конечно, и во время Великой Отечественной войны был и Новый год…

– И ёлки были.

– И ёлки были, безусловно. И рестораны работали, и коммерческие. Но была всё-таки общая установка, и люди понимали, что идёт тяжёлая война, что гибнут солдаты. Поэтому должен быть какой-то у нас идеологический центр, который бы помогал людям. Что вот это можно, ребята, а вот это лучше сейчас не делать.

– То есть власть сама не может определиться, чего она хочет?

– Мне кажется, да. Не может до сих пор определиться и точно сформулировать. Или, может быть, у власти есть желание сохранить вот эту иллюзию…

– Нормальности?

– Нормальности. И иногда я думаю, а может, это и правильная идея?.. Но, с другой стороны, есть вот это внутреннее противоречие. И меня как-то всё время царапает, свербит эта мысль.

– Что до вот этой вечеринки, назовём её так…

– Она не стоит того, чтобы о ней так много говорили.

– Тем не менее несколько человек мне сказали, что это может привести к репрессиям, такое в нашей стране уже было. Что маховик запустить легко, а остановить тяжело. Я думаю, вы эти реплики среди коллег своих тоже слышите? Может быть, в разных вариациях, не применительно к этой конкретной ситуации. Не опасаетесь этого?

– Нет, я не опасаюсь. Я считаю, что репрессии – это было то, что вытекало из той эпохи и было неотвратимо. И главное, на мой взгляд, что тот народ, который тогда жил, он принимал эту форму.

– То есть он понимал и принимал?

– Он это понимал, а следовательно, принимал. Это не значит, что ему это нравилось. Но он понимал, что это неизбежная часть. Не надо забывать, что Россия в 20-е годы прошлого века вышла из такой гражданской войны, что нам даже трудно представить меру её жестокости с той и с другой стороны. Эти люди видели всё. Они видели, как, с одной стороны, топили офицеров в Петрограде. С другой стороны – как убивали массово раненых. 20 тысяч краснофлотцев перебили в Новороссийске, когда казаки взяли город и белая армия. Они видели ужас этой войны. И это было другое поколение…

ФОТО: ЦАРЬГРАД

Сейчас ни о каких репрессиях речи не идёт. Речь идёт о каком-то правильном порядке в период военных действий в стране, которая участвует в тяжёлом вооружённом конфликте. Чтобы в нём выиграть, должны быть определённые правила, как мне кажется. Может, я неправ. Потому что этот конфликт никак нельзя сравнить с афганской историей, которую мы помним. Но результат этого конфликта для нашей страны может быть очень тяжёлым.

– Вы опасаетесь того, что Россия может рухнуть?

– Я опасаюсь, да. Если мы проиграем, то нынешняя стабильность может обрушиться и привести к тяжёлым последствиям, к внутреннему раздраю. К сожалению, у нашей страны есть такой опыт…

– Дважды за один век.

– Да. И раз так, то можно сделать вывод, что нам это свойственно и эта опасность существует. Можно говорить про огромные пространства, многонациональность. Но в период гражданской войны, как известно, русские области уходили без всяких объявлений… Вот как в 1991 году с Уральской республикой. Это не национальный вопрос был. Поэтому опасность, как мне кажется, есть. Кроме того, у нашей страны есть ещё много оружия, в том числе ядерного… Поэтому, на мой взгляд, нам, конечно, надо сохранять это понимание, что у нас есть этот «вирус», а также внутреннюю стабильность. И выйти из этого конфликта победителями в той мере, в какой это возможно.

– Но при этом Запад устами своих политиков говорит, что мы не можем допустить победы России, ни при каком раскладе.

– Конечно. Для них это колоссальный шанс. Они его явно не хотят упустить. Поскольку Россия – это противник на протяжении последних 200 лет, это очевидно… И если твой соперник видит, что ты ослаб, и есть возможность добить, то он это сделает… В политике это постоянно происходит. И нечего жаловаться, что вот они нас!..

ФОТО: ЦАРЬГРАД

Они такие, да. Потому что увидели нашу слабость, увидели наши проблемы и чувствуют наши колебания. И они пытаются этим воспользоваться. Но если им будет дан отпор – они отойдут. Я не думаю, что проблему взаимоотношений с Западом можно решить навечно. У нас нет сил, чтобы разгромить Запад до конца. И у них нет сил, чтобы полностью разгромить нас. Хотя они на это надеются. И так постоянно.

Посмотрите. Вот Наполеон. Разгромили Наполеона. Десять лет русские во Франции – оккупировали Францию. Этого хватило лет на сорок. Дальше мы терпим поражение в Крыму. Они консолидируются. Я лично не считаю, что это было чистое поражение, поскольку они своих целей всё-таки не добились. Они хотели не Крым, а туда дальше, на север… Но тем не менее это всё-таки наше поражение. Дальше – вся история революции. Тут же они воспользовались, интервенция. Страну рвали просто на куски!.. Они, даже глазом не моргнув, ввели все войска – английские, американские, японские, даже греческие. И вот так устроен этот мир. Но мы не очень хорошо учимся на ошибках, и всё время у нас какие-то иллюзии.

– Мы всё время хотим с ними договориться, всё время идём с ними на разговор. Это ошибка?

– Я думаю, что договариваться надо, это правильно. Потому что наивно думать, что у нас когда-то будут такие силы. Когда у нас будут такие силы и то поколение, у которого будут такие силы, оно, глазом не моргнув, воспользуется этим.

– Порвут соперника.

– Конечно. Поэтому договариваться нужно… Но помнить, что Запад хорошо усвоил то, что никаких иллюзий не должно быть. Что всё равно ты имеешь дело со своим противником, соперником.

– Они на картах рисуют расчленение России на 40 государств. Там есть разные версии. Я видел такую карту. Вот вы сами затронули тему межнационального согласия и его отсутствия. В качестве одной из идей, которую они преподносят, – это «последняя Империя, которая должна быть разрушена».

– Ну да.

– Я вижу, как это делается. Достаются национальные карты, начинается их разыгрывание. Вас они угнетали, вас они порабощали… И, собственно, риторика – то, что мы с вами видели в конце 80-х – начале 90-х в Советском Союзе. Есть такое чувство дежавю, только без журнала «Огонёк» с многомиллионным тиражом, который поносит собственную страну, а соотечественники это взахлёб читают. Были же реальные многомиллионные тиражи!.. Вот, на ваш взгляд, эту карту могут ещё раз разыграть?

– Ну конечно. Они будут её разыгрывать. Давайте представим. Вот моя профессия основная – это кинорежиссура. Допустим, я делаю фильм. Я всегда стараюсь понять героев, какие бы они ни были. Даже если они мне абсолютно отвратительны. Когда я снимал сцену с Гитлером в «Белом тигре», я много прочитал о нём. Я пытался понять его. Не потому что я испытываю к нему какие-то…

– Я понимаю.

– Поэтому давайте встанем на их место. По их логике, это самое слабое место, которое может быть. Потому что всегда есть националисты, в любом народе. И у русских полно националистов. Может быть, даже больше, чем у кого-либо. И понятно, что в эти точки можно бить. Собственно, Гитлер так и делал. Были национальные образования, дивизии, батальоны. Но, к чести наших народов, ему этого не удалось.

– Но попытка была.

– Была. Но тогда народы Советского Союза не поддались на это. И я думаю, что и народы России… В этом смысле я абсолютно верю в них. А то, что в эти точки будут бить, – это однозначно. Собственно, я бы на их месте так же делал, если бы хотел развалить страну.

ФОТО: ЦАРЬГРАД

Для нас русский национализм, местный, может быть более опасен, чем национальный, республиканский. Мы помним период гражданской войны, когда казачьи области фактически объявили себя независимыми. Например, Дальний Восток. Это были русские православные люди. И это не помешало тогда вот этой «самостийности», как говорится. Она была и среди тех территорий, которые населялись русскими православными людьми. Поэтому бить будут, конечно.

Если элита не изменится, её сметут

– Вот никого не хочу обидеть. Но мы же с вами понимаем, что вот эти небольшие группы, собственно, и формируют направления. Куда идут, зачем идут, в какой степени погружаются. На ваш взгляд, Карен Георгиевич, российская элита осознаёт свою ответственность на нынешнем этапе? Вы сами сказали, что они тридцать с лишним лет жили на «туда». У них было там всё. Причём в буквальном смысле. А сюда они приезжали вахтой. Отработали – и возвращались в пенаты. Я никогда не забуду, почему в Москве до недавнего времени все мероприятия заканчивались четвергом. Я спросил знающих людей, почему в пятницу ничего не проходит? «Потому что в пятницу в Москве никого нет», – мне ответили.

– Да, кстати. Я заметил, что намного больше людей стало. Я живу не на самой Рублёвке, но часто езжу в тот район. Я заметил, что и машин гораздо больше стало, и в магазинах очереди.

– Ну, потому что с той стороны обложили.

– Видимо, да. И многие уже не уезжают. А раньше, действительно… Вы правы, да.

– Есть у них чувство ответственности? Они осознают, что между ними и основной массой – гигантская социальная пропасть?

– Я надеюсь, что будут осознавать. Вот, допустим, эта вечеринка. Я думаю, что люди, которые в ней участвовали, будут всё-таки себя по-другому уже вести. Всё-таки им дали понять.

– То есть они будут проводить, но тихо? Без соцсетей?

– Может быть, какое-то время и не будут… По поводу элиты – либо она встроится, либо её сметет это время. Не знаю как, но сметёт. В истории так всегда бывало. Кто поумней, как говорится, тот поймёт и почувствует. И встроится. А кто-то не встроится. Но тогда его судьба будет, на мой взгляд, печальна. И дело не в репрессиях. Они могут быть просто выброшены из жизни. Они как бы потеряются.

ФОТО: ЦАРЬГРАД

Я в своё время принадлежал к советской элите. И более или менее её знал. Потому что мой отец в ЦК работал. И это была элита очень высокого класса. Потом ей на смену пришли младшие научные сотрудники. Это уже была другая публика, другого характера. И кто-то встроился, кто-то нет. Очень многие не смогли и просто растворились, ушли в небытие. Без всяких репрессий. Просто ушли.

– То есть, если не осознают, то сметут и появится другая элита?

– Да, если не осознают, то сметут. Всё равно родится другая. Эти процессы неумолимы. Вопрос в том, насколько президент это будет либо сдерживать, либо форсировать. Здесь многое, конечно, от Владимира Владимировича зависит.

– То есть мы вновь возвращаемся к вертикали?

– По моей логике, да… Политический лидер, который чувствует эти процессы исторические, и становится на правильную сторону, он всегда выигрывает.

Путину это удавалось, и он занимал правильную сторону. Это во многом его талант и причина его успеха. Потому что находиться у власти больше двадцати лет в такой стране, как Россия, – это само по себе вызывает уважение.

– Ну, четверть века уже фактически.

– Некоторые его – дескать, вот он (не прав. – Ред.)… Но вот вам простой пример: если я режиссёр, то хочу кино снимать и делаю это. И если мне удаётся, значит, я выиграл. Так и здесь. Ну возьмите власть и попробуйте удержать в такой стране, как Россия, на протяжении больше двадцати лет. Михаил Горбачёв, единственный в истории президент СССР, мог удержать только четыре года. В 1990 году у него фактически уже не было власти. А Борис Ельцин тоже потерял власть. В 1996–1997 годах он уже не управлял страной.

–1996-й, согласен.

– Если помните, «семибанкирщина». Вот вам пример. Ну пойдите, сделайте, сумейте. И надо отдать должное Владимиру Владимировичу – он в этом смысле…

– Задам сейчас провокативный вопрос: но ведь рано или поздно эпоха Путина завершится?

– Да.

– Законы физиологии никто не отменял.

– Абсолютно.

– То есть можно ещё лет шесть быть, да? А вот вы видите «постпутинскую» Россию?

– Нет, пока не вижу. И это главная проблема, на мой взгляд, и самого Владимира Владимировича, и всей российской истории. У нас самые сильные лидеры. Я не припомню такого, никому не удавалось наследовать это. И, кстати, и Пётр I, если помните, фактически он не это… Иосиф Сталин, казалось бы, обладал колоссальной властью и, конечно, большим умом. Но он не смог создать систему. И это проблема России. Видимо, она связана с тем, что мы, по сути-то, Империя.

Карл Маркс и Владимир Ленин, коммунистические лидеры, считали Империю только колониальной и оценивали это только с негативной стороны. Что, на мой взгляд, неверно. Потому что империи бывали разные. Например, Австро-Венгерская Империя не была колониальной. Она была создана для обороны от турок. Я считаю, что и Российская Империя создавалась народами России не из любви друг к другу. Но у народов России, в их тяжелейших географических условиях, никогда не было выходов торговых. И неслучайно главная борьба всегда шла за Балтику и выход к морю.

– К Чёрному.

– Потом движение на Дальний Восток. На юге тоже никуда не пойдёшь. Мы вообще зажаты были. И русский, и все народы вот той Евразии. Поэтому, мне кажется, это был главный стимул… Потому что без торговых путей страна гибнет.

Вот, кстати, «Северный» и «Южный потоки». Что они сделали? Они обрубили нам торговые пути на Запад. И мы пошли активно на восток, на юг, туда. Сейчас ситуация другая. Азия поднялась, есть с кем торговать… Поэтому Империя, в моём понимании, не есть плохо. Я с уважением отношусь к Ленину, но не всё, что он писал, – это было. Мне кажется, природа нашей власти – она отсюда идёт. А имперская природа власти – она другая. У нас, к сожалению, не изучен ни феномен Империи, ни политическая система Империи. И это идёт ещё с советских времен.

– Но зато была навязана западная модель якобы «демократии».

– Ну…

– Я нормально отношусь к тем процедурам, которые существуют. Но когда стоит вопрос о том, что для участия в этой процедуре нужно собрать несколько миллиардов долларов, то, ребята, не рассказывайте мне про эту «демократию».

– Понятно же, что они демократию превратили в то же, что было и у Советского Союза. Коммунизм, я бы сказал, был некой религиозной идеей.

– Фетиш?

– Да. Но у Советского Союза она работала на определённом этапе, и очень успешно. Благодаря экспансии Советский Союз превратил эту идею в то, что позволило осуществлять империализм колониальный. Вот именно колониальный. Поскольку благодаря этой идее они как бы и продвигаются везде, где могут.

ФОТО: ЦАРЬГРАД

– Вы знаете, вот согласен с каждым словом. Я сейчас читаю первый том воспоминаний Гарри Трумэна, известного президента США, который дал команду о ядерной бомбардировке, единственной в истории. И вы не поверите! У него идёт Потсдамская конференция. Уинстон Черчилль уехал проигрывать выборы в парламент. А они остались со Сталиным и ждут возвращения Черчилля. Которого не будет, как известно. И вот я читаю размышления Трумэна. Он говорит: «Мы подписываем сейчас документы и декларации свободных народов». Это к вопросу о том, как создаётся вот эта религия. «Демократия, свободные народы». И ты идёшь в авангарде, и захватываешь.

– Да, конечно.

– А то, что Советский Союз буквально через несколько месяцев и несколько лет они назовут «тоталитарным режимом», «сталинским режимом», «кровавым» и так далее? Я читаю подлинник. И этот человек пишет там про «свободные народы». Советский Союз – это свободный народ. На тот момент. Это, кстати, к вопросу о политике.

– У американцев есть перед нами одно преимущество: они никогда не верят в то, что говорят. И не заморачиваются, абсолютно. А русские всё-таки более совестливые.

– Есть это.

– Ну, я думаю, что совесть, конечно, надо оставлять. Но надо понимать, с кем имеешь дело.

– Это правда. Карен Георгиевич, я не могу не спросить. Меня просто не поймут. По поводу кинематографа. Вы «Слово пацана» смотрели?

– Нет, не смотрел.

– Принципиально не смотрите? Ну слышали же об этом фильме.

– Нет, почему. Я слышал. Мне кто-то говорил, что хорошо сделанная картина. У меня просто времени нет… Я обычно одну серию смотрю, чтобы посмотреть, как сделано, и мне всё понятно. Проблема моего возраста и моего, прямо скажем, долгого пребывания в кино в том, что я почти всегда знаю, про что будет фильм.

– Проблема профессионала?

– Да. И меня очень сложно… Но у меня нет никакой антипатии. Я много читал. И знаете, я вам скажу. Я помню историю с этими бандами, 80-е годы. Но вообще это было всегда.

– Вы сняли у меня языка. Я противникам этого фильма тоже говорю: слушайте, это было всегда! Это и есть.

– Сейчас уж не знаю. Я не в том возрасте…

– В той или иной форме есть.

– Наверное. Я в детстве жил на Красной Пресне, в бараках. Мы жили с мамой, с папой. Помню, папа купил лыжи, бамбуковые палки, и мы, человек десять, по четыре-пять лет, выходили. Это у меня в памяти. И нас, естественно, никто не трогал. Но вокруг бегали здоровые ребята, которые дубасили. Красная Пресня, Шелепиха… Шелепиха вообще считалась самым отпетым районом. Также Марьина роща.

Это были 50-е годы. И назывались они не «пацаны» тогда, а «шпана»… Были и бесконечные бои, улица на улицу, дом на дом. Это в наших традициях… А в царское время были кулачные бои. Это было обычное дело. И в какой-то степени даже власть этому не противилась. Считалось, что это даёт какую-то энергетику воинскую.

– Ну а почему нет, кстати?

– И это всё всплыло как раз во времена «Огонька», про это начали писать. Я не знаю, в Казани не был. Может, там как-то особо приняли это. Но вообще везде и всегда молодёжные банды выясняли отношения друг с другом, район на район.

– Молодая кровь, она же кипит.

– Да! В советское время с этим как-то пытались бороться. И ничего не помогало. Так что я чего-то особо социально-политического в этом вопросе не вижу. Это часть советской системы и то, что было в России ещё при царе Горохе. Почитайте поэму «Песня про царя Ивана Васильевича…» Михаила Лермонтова, о бойце Кирибеевиче и его кулачном бое с купцом Калашниковым. Это нормальная русская забава.

– То есть вы против запретов? Тут же ещё появились такие мнения, что надо запретить.

– Нет, я против запретов. Я думаю, что в какой-то степени это элемент рекламы. Есть такое подозрение. Я вообще не знаю, кто хочет это запретить и кто вбрасывает это. Ко мне уже обращались.

– У меня в эфире были люди, которые говорили: да, запретить надо, опасный фильм.

– Слушайте, ну всегда найдутся люди, которые хотят что-то запретить. И всегда они что-то говорят.

– Вы против запретов?

– Ну, есть вещи, которые надо запрещать.

– Опять к вечеринке вернётесь?

– Нет. Но вот пропаганду нацизма надо запрещать, надо.

– Это даже не обсуждается.

– И пропаганду ЛГБТ*, я считаю, надо запрещать. Дома – чем угодно, но не надо это продвигать. Также я за запрет абортов. Я понимаю, что это непопулярно, и власть, конечно, на это не пойдёт. Но это решит демографическую проблему. Да, будут эксцессы, будут подпольные аборты, всё будет. Но это сильно прибавит рождаемость. Поэтому если у нас ситуация критическая, то я считаю, что и действовать надо соответственно. Я не против этого. Другое дело, как это делать, как помогать. Вот многие вспоминают антиалкогольную кампанию, все ругают. И я такой был, когда она началась. А я любил застолья, то-сё.

– Я понимаю, так.

– Короче говоря, мне всё это не нравилось. Я снимал «Город Зеро» – у меня была сцена в Коломне, в милиции. И там сидел их начальник. Мы ночью снимали, он пришёл, чтобы проследить, так сказать. Хороший мужик такой. Не помню, капитан, полковник… И что-то мы с Лёней Филатовым прошлись по поводу этого запрета. Что вот так и так. А он вдруг говорит: «А вы знаете что? У меня в районе на 60% упали убийства. Потому что большая часть убийств – это не мафия, а напился, поругался с другом, жену зарубил топором и так далее».

ФОТО: ЦАРЬГРАД

Поэтому, с одной стороны, это нелепость – такой закон. А с другой – за те полгода как минимум несколько десятков человек не были убиты. И я как-то по-другому на это посмотрел. Может, он и правильный был тогда, просто по-дурацки делали. Потому что, действительно, страна тогда спивалась, это было видно. Бывают моменты, когда нужны такие принципиальные вещи. Но это пускай политики решают…

* ЛГБТ – экстремистская организация, запрещённая в России.

ПРОГРАММЫ ЦАРЬГРАДА