Читая Чарскую

После революции Чарскую, правда, не убили, как многих других достойных русских литераторов, но постоянно травили в прессе, проводили публичные суды над ее сочинениями, унижали и лишили заработков, в результате чего она потеряла здоровье и умерла еще до эпохи большого террора конца тридцатых. Советская критика, среди прочего, поносила Чарскую за ее якобы наигранность и сентиментальность.

В то время, как и ныне, насаждалась теория карлы-марлы о том, что желудок – всему голова, что человек – экономическое животное. Сейчас к этой теории победившего хама добавлены, как известно, теории о том, что человек, якобы – руководствуется, прежде всего, похотью а-ля Фрейд, или волей к власти в стиле Ницше-Адлера. Дегенеративные теории были навязаны человечеству с той целью, чтобы люди поверили в них и стали дегенератами – и многие поддались этой пропаганде.

Но якобы наигранная и сентиментальная Чарская приоткрывает нам другой мир, где жлобство и деградация еще не торжествовали, а влачили жалкое существование на задворках общества. А торжествовала вера, нравственность, идеализм. В это многим трудно поверить, глядя на наше общество, где камеры натыканы на каждом шагу и чуть ли не большинство мужчин работают в охране, или силовых структурах, что не спасает нас от преступности. А в царской России двери домов обычно вообще не закрывались, даже школы, страшно сказать, не охранялись, но пресловутых “шуттингов” как-то не было…

Чарская, среди прочего, написала “Записки институтки” – свои воспоминания об учебе в Павловском институте благородных девиц. Ее описания детской дружбы, любви к своему императору могут многим показаться наигранными. Но всякие чувства проверяются смертью.

Меня поразило описание смерти детской подруги Чарской – княжны Нины Джавахи, которые доказали реальность описанного в книге идеализма и религиозности институток. Княжна тяжело заболела, осознала, что идет к концу, но это вовсе не вызвало животного ужаса у юной христианской аристократки. Она с достоинством закрывает дела в своем маленьком мирке, она утешает свою лучшую подругу, жалея не себя, а ее.

В наше упадочное время даже взрослые умирают чаще всего не мирно, а панически, но эта девочка проявила твердость закаленного воина. Я, правда, лично сподобился видеть умирание двух схимонахинь, проявивших не меньше твердости, чем княжна Нина, но все же в наше время – это исключение из правил.

Итак, Лидия Чарская, “Записки институтки”:

“Странно успокоенная лежала Нина, когда я опять склонилась над нею. Ее дыхание со свистом вылетало из груди, и глаза как бы померкли. Увидя меня, она пыталась улыбнуться и не могла.

— Люда, наклонись ниже… — расслышала я ее чуть внятный шепот.

Я поспешила исполнить ее желание.

— У меня на кресте медальон… ты знаешь… в нем моя карточка и мамина… Возьми этот медальон себе на память… о бедной маленькой Нине!

На страшной своей худобой грудке блестел этот маленький медальон с инициалом княжны из бриллиантиков. Я не раз видела его. С одной стороны была карточка матери Нины — чудной красавицы с чертами грустными и строгими, а с другой — изображение самой княжны в костюме маленького джигита, с большими, смеющимися глазами.

Я не решалась принять подарка, но Нина с упрямым раздражением проговорила через силу:

— Возьми… Люда… возьми… я хочу!.. Мне не надо больше… Я люблю тебя больше всех и хочу… чтобы это было твое… И еще вот возьми эту тетрадку, — и она указала на красную тетрадку, лежавшую у нее под подушкой, — это мой дневник, мои записки. Я все туда записывала, все… все… Но никому, никому не показывала. Там все мои тайны. Ты узнаешь из этой тетрадки, кто я… и как я тебя любила, — тебя одну из всех здесь в институте…

Тут я не выдержала и горько заплакала, прижимая к губам оба подарка Нины.

— Бедная Люда, бедная Люда, как тебе скучно будет одной! — каким-то унылым голосом проговорила она и вдруг, точно виноватая, добавила с неизъяснимым чувством глубокой любви и нежности:

— Прости, родная!

Главная героиня описывает похороны лучшей подруги, которые показывают высокий дух тогдашнего общества:

“Отпевание было в нашей церкви, где столько раз так горячо молилась религиозная девочка.

Весна, так страстно любимая Ниной, хотела, казалось, приласкать в последний день пребывания на земле маленькую покойницу. Луч солнца скользнул по восковому личику и, ударясь о золотой венчик на лбу умершей, разбился на сотню ярких искр…

…В этой безысходной тоске всей тесно сплотившейся институтской семьи видна была безграничная привязанность к маленькой княжне, безвременно вырванной от нас жестокою смертью… Да, все, все любили эту милую девочку!..

Ее похоронили в Новодевичьем монастыре, — так далеко от родины, куда она так стремилась последние дни!

… Прохожие, при виде печальной процессии, маленького гробика, скрытого под массою венков, целой колонны институток, следовавших за гробом, снимали шапки, истово крестились и провожали нас умиленными глазами”.

Также меня поразило описание приезда императора Александра Третьего в это учебное заведение. Оно тоже могло бы показаться наигранным, если бы спустя недолгое время Государь своей смертью не доказал, что он истинный христианин и отец народа, и вполне достоин восторженного обожания маленьких институток. Как известно, 17 октября 1888 г. он жестоко пострадал во время крушения поезда, которое с высокой вероятностью было вызвано терактом. Спасая других, он удерживал вагон своей богатырской силой, чтобы все люди оттуда смогли выйти. Однако при этом он надорвался, и спустя месяц умер, с величественным спокойствием простившись с семьей и приближенными, успев при этом дважды причаститься. Но и его почитательница Чарская тоже доказала свою правдивость перед лицом смертельной опасности: в страшные годы революционного безбожия она не отреклась от Бога и от своих книг, и даже в страшные тридцатые годы открыто ходила в храм. Эти наивные девочки-институтки лучше понимали ситуацию, чем многие тогдашние интеллигенты, которые в своих междусобойчиках, или даже газетенках хулили монархию и императора Александра Третьего. И детские восторженные слова писательницы полностью отражают реальность православного царства: радостную встречу царя-батюшки с его верноподданными.

Лилия Чарская о приезде императора:

“…Мне представлялась совсем иная Царская Чета. Мысль рисовала мне торжественное появление Монархов среди целой толпы нарядных царедворцев в богатых, золотом шитых, чуть ли не парчовых костюмах, залитыми с головы до ног драгоценными камнями…

А между тем передо мною простое коричневое платье и военный сюртук одного из гвардейских полков столицы. Вместо величия и пышности простая, ободряющая и милая улыбка.

— Здравствуйте, дети! — прозвучал густой и приятный бас Государя. — Чем занимались?

Maman поспешила объяснить, что у нас урок немецкого языка, и представила Царской Чете m lle Арно и учителя. Государь и Государыня милостиво протянули им руки.

— А ну-ка, я проверю, как вы уроки учите, — шутливо кивнул нам головою Государь и, обведя класс глазами, поманил сидевшую на первой скамейке Киру Дергунову.

У меня замерло сердце, так как Кира, славившаяся своею ленью, не выучила урока — я была в этом уверена. Но Кира и глазом не моргнула. Вероятно, ее отважная белокурая головка с вздернутым носиком и бойкими глазенками произвела приятное впечатление на Царскую Чету, потому что Кира получила милостивый кивок и улыбку, придавшие ей еще больше храбрости. Глаза Киры с полным отчаянием устремились на учителя. Они поняли друг друга. Он задал ей несколько вопросов из прошлого урока, на которые Кира отвечала бойко и умело.

— Хорошо! — одобрил еще раз Государь и отпустил девочку на место.

Потом его взгляд еще раз обежал весь класс, и глаза его остановились на миг как раз на мне. Смутный, необъяснимый трепет охватил меня от этого проницательного и в то же время ласково-ободряющего взгляда. Мое сердце стучало так, что мне казалось — я слышала его биение… Что-то широкой волной прилило к горлу, сдавило его, наполняя глаза теплыми и сладкими слезами умиления. Близость Монарха, Его простое, доброе, отеческое отношение, — Его — великого и могучего, держащего судьбу государства и миллионов людей в этих мощных и крупных руках, — все это заставило содрогнуться от нового ощущения впечатлительную душу маленькой девочки. Казалось, и Государь понял, что во мне происходило в эту минуту, потому что глаза его засияли еще большею лаской, а полные губы мягко проговорили:

— Пойди сюда, девочка.

Взволнованная и счастливая, я вышла на середину класса, по примеру Киры, и отвесила низкий-низкий реверанс.

— Какие-нибудь стихи знаешь? — снова услышала я ласкающие, густые, низкие ноты.

— Знаю стихотворение «Erlkonig», — тихо-тихо ответила я.

— Ihres Kaiserliche Majestat прибавляйте всегда, когда Их Величества спрашивают, — шепотом подсказал мне учитель.

Но я только недоумевающе вскинула на него глаза и тотчас же отвела их, вперив пристальный, не мигающий взгляд в богатырски сложенную фигуру обожаемого Россией Монарха…

— Прекрасно, малютка! — произнес милый бас Государя. — Как твоя фамилия?

Его рука, немного тяжелая и большая, настоящая державная рука, легла на мои стриженые кудри.

— Влассовская Людмила, Ваше Императорское Величество, — догадалась я ответить.

— Влассовская? Дочь казака Влассовского?

— Так точно, Ваше Императорское Величество, — поспешила вмешаться Maman.

— Дочь героя, славно послужившего родине! — тихо и раздумчиво повторил Государь, так тихо, что могли только услышать Государыня и начальница, сидевшая рядом. Но мое чуткое ухо уловило эти слова доброго Монарха.

— Approche, mon enfant (подойди, мое дитя)! — прозвучал приятный и нежный голосок Императрицы, и едва я успела приблизиться к ней, как ее рука в желтой перчатке легла мне на шею, а глубокие, прелестные глаза смотрели совсем близко около моего лица.

Я инстинктивно нагнулась, и губы Государыни коснулись моей пылавшей щеки.

Счастливая, не помня себя от восторга, пошла я на место, не замечая слез, текших по моим щекам, не слыша ног под собою…

Царская Чета встала и, милостиво кивнув нам, пошла к двери. Но тут Государь задержался немного и крикнул нам весело, по-военному:

— Молодцы, ребята, старайтесь!

— Рады стараться, Ваше Императорское Величество! — звонко и весело, не уступая в искусстве солдатам, дружно крикнули мы.

…. Музыкальная дама взмахнула своей палочкой, девочки взяли первые аккорды… Высокие Гости в сопровождении Maman, подоспевших опекунов, институтского начальства и старших воспитанниц, окруживших Государя и Государыню беспорядочной гурьбой, вошли в зал и заняли места в креслах, стоявших посередине между портретами Императора Павла I и Царя-Освободителя.

Приветливо и ласково оглядывали Высочайшие Посетители ряды девочек, притаивших дыхание, боявшихся шевельнуться, чтобы не упустить малейшего движения дорогих гостей.

Мы не сводили глаз с обожаемых Государя и Государыни, и сердца наши сладко замирали от счастья.

….Государь был, видимо, растроган. Государыня с влажными и сияющими глазами…

…Видя, что Высочайшие Гости собираются отъехать, институтский хор грянул «Боже, Царя храни», законченный таким оглушительно-звонким «ура!», которое вряд ли забудут суровые институтские стены.

Тут уже, пренебрегая всеми условными правилами, которым безропотно подчинялись в другое время, мы бросились всем институтом к Монаршей Чете и, окружив ее, двинулись вместе с нею к выходу. Напрасно начальство уговаривало нас опомниться и собраться в пары, напрасно грозило всевозможными наказаниями, — мы, послушные в другое время, теперь отказывались повиноваться. Мы бежали с тем же оглушительным «ура!» по коридорам и лестницам и, дойдя до прихожей, вырвали из рук высокого внушительного гайдука соболью ротонду Императрицы и форменное пальто Государя с барашковым воротником и накинули их на царственные плечи наших гостей.

Потом мы надели теплые меховые калоши на миниатюрные ножки Царицы и уже готовились проделать то же и с Государем, но он вовремя предупредил нас, отвлекая наше внимание брошенным в воздух носовым платком. Какая-то счастливица поймала платок, но кто-то тотчас же вырвал его у нее из рук, и затем небольшой шелковый платок Государя был тут же разорван на массу кусков и дружно разделен «на память» между старшими.

….Всех нас охватило новое чувство, вряд ли даже вполне доступное нашему пониманию, но зато вполне понятное каждому истинно русскому человеку, — чувство глубокого восторга от осветившей нашу душу встречи с обожаемым нами, бессознательно еще, может быть, великим Отцом великого народа.

И долго-долго после того мы не забыли этого великого для нас события…”

Институтки получали не только духовное, но и огромное умственное развитие: они узнавали историю, иностранные языки, естественные науки, азы богословия. В царстве победившего хама им не было места: многие из них были убиты большевиками сразу после революции, замучены в концлагерях, многие вынуждены были бежать с Родины, или доживали свой век в условиях нищеты и травли в СССР.

Так что бедная княжна Нина, возможно, была забрана Богом из милости, чтобы избежать чего-то более ужасного.

Символично, что в конце “Записок институтки” осуществлен возврат к теме смерти княжны Нины, где показано и благородство ее родственников:

“В комнату вошел пожилой генерал с очень приветливым лицом.

— Я пришел по поручению моего племянника, генерала князя Джавахи, — начал он. — Князь Джаваха просил меня передать вам, милая девочка, его глубокую и сердечную благодарность за вашу привязанность к его незабвенной Нине. Она часто и много писала отцу про вашу дружбу… Князь во время своего пребывания в Петербурге был так расстроен смертью дочери, что не мог лично поблагодарить вас и поручил это сделать мне… Спасибо вам, милая девочка, сердечное спасибо…

…Потом он разговорился с мамой, расспрашивал про наше житье-бытье, спросил о покойном папе.

— Как! — воскликнул генерал, когда мама сообщила ему о военной службе папы. — Значит, отец Люды тот самый Влассовский, который пал геройской смертью в последнюю войну! О, я его знал, хорошо знал!.. Это был душа-человек!.. Я счастлив, что познакомился с его женою и дочерью…

Когда ваша дочь вернется, я ее часто буду навещать в институте. Надеюсь, что и она будет бывать у нас, а в будущие каникулы, быть может, мы все вместе поедем на Кавказ посмотреть на места, где жила Нина…Пусть ваша дочь считает, что у нее теперь двумя родственниками больше: генералом Кашидзе, другом ее отца, и князем Джавахой, отцом ее безвременно умершей подруги…

Все это было сказано очень трогательно, искренно. На глазах старика генерала показались даже слезы. Взволнованный, он распростился с нами и обещал в это же лето побывать у нас на хуторе…

Часов через пять, шумя колесами и прорезывая оглушительным свистом весенний воздух, поезд мчал нас — маму, меня и Васю — в далекую, желанную, родимую Украину…”.

В наше время, когда силы зла пытаются внушить детям ненависть к исторической России, рассказывают бредни о том, что нынешняя деградация была всегда, очень полезно читать своим чадам книги Чарской и другие свидетельства жизни наших предков до революционной катастрофы. Мы находимся на руинах прежней Руси, но пока мы хоть как-то храним в себе историческую память о прошлом, у нас остаются шансы на будущее.