Зигазаги советской пропаганды в канун начала Второй мировой войны

Во второй половине 1930-х гг. стали заметно ухудшаться взаимоотношения между СССР и Германией, где к власти пришли нацисты во главе с Гитлером. На страницах ряда центральных газет («Правда», «Известия», «За рубежом», «Литературная газета» и др.) и журналов («Интернациональная литература», «Знамя», «Октябрь» и др.) особое место отводилось произведениям писателей-антифашистов И. Бехера, Л. Фейхтвангера, Р. Роллана, А. Зегерс, Ж. Р. Блока, В. Бределя, М. Андерсена-Нексе и многих других.

К делу разоблачения нацистского режима были подключены ведущие советские историки (Е. В. Тарле и другие). Так, печатный орган Института истории Академии наук СССР журнал «Историк-марксист» (он выходил в свет один раз в два месяца) декларировал, что к числу решаемых им задач относится и следующая: «разоблачать фальсификацию истории фашистами и их право-троцкистскими агентами».

Героические примеры побед над немцами в прошлом, например, Ледовое побоище 1242 г., трактовались большевистской пропагандой как своеобразное напоминание «геррингам и геббельсам». Не случайно созданию антинемецких настроений в обществе во многом способствовал выход на советский экран кинофильма «Александр Невский», в основу которого были положены события, связанные с победой новгородского князя над тевтонскими (немецкими) рыцарями на р. Неве.

Одновременно шла работа по подготовке киносценариев и по выпуску фильмов, в которых обличались порядки нацистского рейха. Так, по сценарию немецкого писателя-эмигранта Ф. Вольфа режиссер Г. М. Рапопорт в 1938 г. создал кинофильм «Профессор Мамлок». 8 января 1937 г. Сталин в качестве почетного гостя принимал в Кремле Л. Фейхтвангера. В результате посещения СССР последний выпустил книгу «Москва. 1937». Позднее он написал сценарий по мотивам своего романа «Семья Оппенгейм». За эту работу Фейхтвангер по распоряжению Сталина получил гонорар в сумме 5 тыс. американских долларов. В 1939 г. режиссер Г. Л. Рошаль поставил по сценарию «Семья Оппенгейм» одноименный художественный фильм. Обе картины имели яркую антифашистскую направленность.

В течение ряда лет после прихода Гитлера к власти Германия изображалась в советской пропаганде (и это постепенно вошло в общественное сознание) как наиболее агрессивная, непосредственно угрожавшая интересам СССР держава. Постоянно внушалось, что ведущие военачальники Красной Армии (маршал М. Н. Тухачевский и другие) были казнены после судебного процесса летом 1937 г. за связь с германским рейхсвером, а репрессии против бывших ближайших соратников Ленина трактовались как борьба с изменой в преддверии войны против Германии.

Во второй половине 1930-х гг. в советской пропаганде стала преобладающей установка о грядущей войне как о войне на чужой территории, о возможности легкой победы в ней «малой кровью», о перспективах вооруженного столкновения с германской армией. Последняя выступала в качестве военного противника Советского Союза (правда, в гипотетических ситуациях) в известной повести Н. Н. Шпанова «Первый удар», а также в киноленте «Если завтра война».

В полном соответствии с господствовавшими пропагандистскими установками по воле Шпанова, «вторгшиеся» на советскую территорию немцы были «отброшены» и «разгромлены» всего за 11 часов боевых действий! Фильм «Если завтра война» особенно нравился Сталину, причем он старался при случае продемонстрировать его своим зарубежным гостям.

Между тем на исходе 1930-х гг. большевистское руководство оказалось перед выбором дальнейшего внешнеполитического курса. Мир или война — такие альтернативы имелись в распоряжении Сталина, с тревогой наблюдавшего за тем, как расширялась территория нацистской Германии, которая после Мюнхенского договора 1938 г. оккупировала большую часть Чехословакии, реально угрожала Польше. В конечном счете Сталин пошел на договор о ненападении с немцами, который был подписан в Москве 23 августа 1939 г. Поскольку подписи под ним поставили министр иностранных дел Германии И. фон Риббентроп и народный комиссар иностранных дел СССР В. М. Молотов, этот договор получил наименование «пакт Риббентропа — Молотова».

Буквально с первого дня действия пакта в Советском Союзе развернулась новая политико-идеологическая кампания, содержание которой было совершенно иным, чем предшествующей, имевшей антифашистскую направленность. Теперь следовало внедрить в общественное сознание, что СССР и нацистская Германия не являются противниками, а посему следует немедленно избавляться от всякого рода «фобий» в отношении третьего рейха, его фюрера и самих немцев.

Уже 24 августа в передовой статье газеты «Правда» отмечалось, что различия в идеологии и политических системах государств, заключивших этот договор, не должны и не могут служить препятствием для установления добрососедских отношений между ними. «Дружба народов СССР и Германии, загнанная в тупик стараниями врагов, — подчеркивалось в статье, — отныне должна получить необходимые условия для своего развития и расцвета».

Спустя неделю, выступая на внеочередной сессии Верховного Совета СССР (31 августа 1939 г.), В. М. Молотов почти слово в слово повторил этот же тезис. Он прозрачно намекнул на необходимость свертывания антифашистской и антигерманской пропаганды, подчеркнув, что в СССР некоторые «близорукие люди» увлекались «упрощенной антифашистской агитацией».

В выступлениях Молотова были «озвучены» основные указания по перестройке советской пропаганды, начавшейся после пакта о ненападении от 23 августа 1939 г. Теперь следовало отказаться от прежних антифашистских установок и открытой пропагандистской кампании против нацистов.

Между тем сообщение о заключении пакта Риббентропа — Молотова вызвало настоящий шок в общественном сознании. Прежде всего появилась масса противоречивых оценок в среде личного состава Красной Армии. Годы антифашистской пропаганды не прошли для большинства красноармейцев и командиров даром, и в их высказываниях, зафиксированных органами НКВД, преимущественно содержалось отрицательное отношение к тому, что СССР пошел на сближение с нацистской Германией.

Среди представителей командного состава Красной Армии, причастных к пропагандистской деятельности, царило полное недоумение. Характерными были следующие признания: «…вообще не знаешь, что писать и как писать, нас раньше воспитывали в антифашистском духе, а сейчас наоборот», или: «Агитацию и пропаганду против фашизма нельзя проводить, т.к. наше правительство не видит никаких разногласий с фашизмом».

На вопрос «что писать и как писать» дал тогда исчерпывающий ответ сам Сталин. Он резко пресек попытки редколлегии газеты «Красная звезда» помещать информацию о Германии, отличавшуюся от новой официальной точки зрения, и в разговоре с Л. З. Мехлисом обязал немедленно прекратить публикацию материалов с критикой фашизма. Стало распространяться убеждение, что вообще «с Германией воевать не придется». С теми, кто придерживался противоположной точки зрения, проводилась разъяснительная работа, как требовали того ЦК ВКП (б) и ПУРККА, после чего последние «осознавали свои заблуждения».

По сообщению корреспондента американской газеты «Нью-Йорк таймс», в Москве был прекращен показ антинацистских фильмов «Профессор Мамлок» и «Семья Оппенгейм», а также киноленты «Александр Невский», а в Театре им. Вахтангова — спектакля по пьесе А. Толстого «Путь к победе» (о германской интервенции в годы Гражданской войны).

Для людей, вовлеченных в партийно-пропагандистскую работу, период сближения с Германией стал подлинным испытанием, чреватым опасностями и непредсказуемыми последствиями. В данной связи следует упомянуть о незавидной доле агитаторов низового звена, которые в создавшейся ситуации были вынуждены прямо апеллировать в высокие партийные инстанции, обращаясь за разъяснениями по поводу резкого поворота в отношениях с гитлеровской Германией. Так, на собрании партийного актива г. Мичуринска (Тамбовская область) был задан вопрос: «Как совместить нынешнюю политику Гитлера и его книгу „Моя борьба“? Не может ли получиться так, что мы своими дружественными отношениями с Германией, особенно в торговле, укрепим ее для нападения на СССР?» Отвечая на этот и другие подобного рода вопросы, лекторы, агитаторы и пропагандисты зачастую были вынуждены использовать следующий «железный аргумент»: не верить германско-советскому договору о ненападении нет оснований, так как он заключен в присутствии товарища Сталина. Подобного рода «разъяснения» свидетельствовали, однако, о беспомощности и неспособности объяснить события, суть которых мало кто из них до конца понимал.

Не случайно один из агитаторов, избравший псевдоним «Земляк», под впечатлением от пакта о ненападении с Германией от 23 августа 1939 г. направил письмо А. А. Жданову. В письме, в частности, обращалось внимание на противоречие между прежними сталинскими установками, данными на XVIII съезде ВКП (б) (март 1939 г.) и в других выступлениях вождя, подхваченных большевистской пропагандой, и новыми, непонятными для «низов» веяниями в отношении Германии и ее режима. «Земляк» напомнил слова Сталина на XVIII съезде о германских завоевательных устремлениях, а также о сталинской характеристике Германии как одной из самых агрессивных стран.

В письме «Земляка» содержался риторический вопрос: «…как нам, работникам мест, отвечать (вернее, лгать) рабочим и колхозникам? Ответа не находим».

Еще более двусмысленным было положение сотрудников центральных средств массовой информации, различных пропагандистских ведомств и организаций. Д. Ф. Краминов вспоминал, что члены редколлегии газеты «Известия» воспринимали пакт о ненападении с Германией как коренной поворот в советской внешней политике. Это обстоятельство повергло их в изумление: оставалось лишь разводить руками и пожимать плечами. Сам Краминов, получивший уже 24 августа 1939 г. поручение подготовить для публикации в «Известиях» первый вариант передовой статьи о пакте, не знал, что писать, поскольку сохранял антифашистские настроения. Потребовалось вмешательство исполняющего обязанности ответственного редактора газеты Я. Г. Селиха, который, в свою очередь, обратился за разъяснениями к наркому обороны К. Е. Ворошилову. Последний «подсказал», что договор о ненападении с Германией следует трактовать как некую передышку, подобную по своему значению Брестскому миру 1918 г.

28 сентября имперский министр иностранных дел Германии И. фон Риббентроп вновь прибыл в Москву, где после его переговоров со Сталиным и В. М. Молотовым был подписан советско-германский договор о дружбе и границе. После подписания этого договора цензоры стали еще бдительнее следить за тем, чтобы печатные материалы, выходившие в свет в СССР, «не омрачили» «дружбу» с Германией. 10 февраля 1940 г. начальник Главлита Н. Г. Садчиков направил заместителю начальника УПА ЦК ВКП (б) список книг, подлежавших изъятию из продажи и из библиотек. В нем, в частности, была упомянута книга Н. Корнева «Третья империя в лицах», выпущенная издательством «Художественная литература» в 1937 г. Цензура посчитала, что автор книги «очень остро» писал «об изуверстве германского фашизма» и непрочности той социальной базы, на которой он держался. Вывод руководства Главлита был однозначен: «В условиях настоящего времени описываемое содержание книги не соответствует нашей внешней политике».

«Плохо говорится о Гитлере…» — так оценила цензура книгу Э. Отвальта «Путь Гитлера к власти», выпущенную издательством «Соцэкгиз» в 1933 г.

11 июня 1940 г. заместитель председателя СНК СССР, первый заместитель наркома иностранных дел А. Я. Вышинский сообщил своему шефу В. М. Молотову, что присутствовал на «закрытом спектакле» — опере «Семен Катко» С. С. Прокофьева в Театре им. К. С. Станиславского. Вышинский посчитал целесообразным внести изменения в либретто оперы, «устранив эпизоды с австро-германскими оккупантами». Естественно, композитору Прокофьеву не оставалось ничего иного, как согласиться «с этим предложением».

В конце июля 1940 г. в Москву из Парижа вернулся И. Г. Эренбург. Встревоженный происходившими на Западе трагическими событиями, связанными с поражением и капитуляцией Франции, он, не подозревая о том, насколько чувствительным оказался идеологический ущерб, нанесенный пактом Риббентропа — Молотова, продолжал сохранять убеждение о реальной угрозе СССР со стороны Германии. Между тем в Москве, по определению Эренбурга, «настроение было скорее свадебным». Пресса восхваляла крепнувшую советско-германскую дружбу. Писатель обратился в народный комиссариат иностранных дел, намереваясь поделиться собственными впечатлениями от увиденного во Франции, рассказать о морально-политическом облике германских солдат. И. Г. Эренбурга принял заместитель наркома иностранных дел С. А. Лозовский. Он разъяснил, что остро необходима «информация, подтверждающая правильность выбранной политики», а не наоборот: «наверху» не хотели и слышать ничего, что омрачало бы советско-германскую «дружбу».

Литературные произведения, периодическая печать, театральные постановки, кинопрокат вплоть до 22 июня 1941 года были «освобождены» от тематики, связанной с возможным военным конфликтом между СССР и Германией.

Юрий Рубцов — доктор исторических наук, академик Академии военных наук, член Международной ассоциации историков Второй мировой войны

Скориков:

Но, это же был безупречный идеологический маневр политического гения Сталина! Теперь-то мы задним числом умны. А тогда, в шоке от такого поворота были советские спецслужбы, пропагандисты, офицеры армии, рядовые партийцы, да вообще все.

К чему это? К тому, что Ильину с позиций антикоммунизма нельзя было заблуждаться в гитлеризме в начале 1930-х. Напомню весь мир аплодировал зигующему Гитлеру на Олимпиаде в 1936.
А Сталину в конце 1930-х, после того как Гитлер репрессировал всех коммунистов в Германии, можно цинично заставлять советских коммунистов дружить с нацистами? Где логика, клеймовщики?

С учётом принципа историзма, мировоззрений, геополитической динамики, ни Ильин ни Сталин не гитлеристы.

Отсюда вывод, что современные сталинисты подло мажут всех гитлером, продолжая безумную идеологическую борьбу с «белогвардейцами». И этим подыгрывает украм и либералам, для которых «фашист Ильин» — «идеолог путлера» и «рашизма».