«Все они говорят, что Сашка с честью выполнил долг. А староста села — коренастый мрачный мужчина с фамилией Пономарёв — рассказывает, как Сашку по прибытии с Украины подкалывали: «Хохол, как дела?» А тот отвечал: «У меня мать — русская. Отец — русский. И я всегда был русским».

Член СПЧ Марина Ахмедова написала колонку о похоронах бойца СВО, который вырвался с Украины в 2023-м, прибыл к отцу, получил паспорт РФ и через два месяца пошёл добровольцем.

Широкоплечий мужчина в полосатой футболке подходит к гробу, приседает от удивления, хочет что-то сказать, но, сжав кулак, выносится в сени.

Люди выходят со двора на дорогу. Ждут, когда понесут гроб, тем более катафалк — грузовичок — прибыл. Из дома выносят гроб, и, когда он выезжает из ворот на плечах Сашкиных сослуживцев, откуда ни возьмись стремительно прилетает чёрная бабочка и мягко убивается о гроб. Я до сих пор слышу тот мягкий удар. Сразу звучит оркестр, и многие вздрагивают от его резких, внезапных нот.

Он пугает чёрную кошку, та выскакивает на дорогу, пулей летит под гроб, в панике мечется и, наконец, врезается в толпу собравшихся, перерезав их чёрной полосой. Я слышу голос Николая Васильевича. Он сдержанно кому-то говорит: «Он же звонил мне накануне. Сказал: «Пап, будь готов к тому, что я не вернусь». А я сказал ему: «Так, Сашка, ты мне такие разговоры брось». Теперь я знаю, зачем он пошёл на рыбалку: чтобы скоротать время до следующего звонка.

Процессия трогается. Заунывно звучит оркестр. Грузовичок едет медленно по залитой солнцем дорожке, под ногами у нас мечутся тени летающих в небе птиц. Как-то получилось, что я иду сразу за Николаем Васильевичем, слышу, как всхлипывают женщины у меня за спиной, по привычке переругиваются родственницы. «Ну знаешь, — говорит одна, — у меня на завтра свои планы». Я иду, глядя на Николая Васильевича, а он смотрит прямо в лицо своему жёлтому, похожему на высохшую куклу сыну. Николай Васильевич одет в синие штаны и полосатую футболку. В потной его руке — барсетка и бейсболка. И я почему-то знаю о Николае Васильевиче всё, как если бы была его родственницей. Я могу представить, как он посмотрел на своего Сашку, когда тот вырвался к нему с Украины. Я могу представить, что он сказал сыну, когда тот решил идти воевать за Россию. Я знаю, что Николай Васильевич сразу согласился, он не мог не согласиться: принципы и долг встроены в его кости. И сейчас — ну я же знаю — в нём борются принципы с великим горем.

Солнце разливается по майской траве, по кустам, по берёзам и ивам. Ветерок стелется низко, и мне кажется, это траурные ноты оркестра пригибают траву к земле. Это тяжёлые духовые притаптывают кусты. Омерзительно заводится сирена и орёт на всю степь. Авиационная опасность. Процессия идёт своим ходом. А когда грузовичок останавливается и Николай Васильевич оборачивается, я вижу, что лицо его задёргалось, поплыло, его теперь и не узнать. И я откуда-то знаю, что сейчас, за эти пять минут, он прошёл свой самый тяжёлый путь.

На Аллее Героев хлопочут наши флаги. С надгробий смотрят молодые мужчины в военной форме. С другой части кладбища к ним обращены портреты людей старше, годящихся им в матери, отцы, бабушки, дедушки. Они строги, ведь фотографировались не на могилу — на паспорт.

— Ему сейчас 76, — говорит одна из женщин о Николае Васильевиче. — Никого у него не осталось. Он хотел бы рядом с Сашкой лежать. Но он один. Кто будет за могилой ухаживать? А так к Сашке хоть школьники на аллею придут, принесут цветы.

Гроб опускают в землю. Желающие берут слово: замглавы администрации, сослуживцы. Все они говорят, что Сашка с честью выполнил долг. А староста села — коренастый мрачный мужчина с фамилией Пономарёв — рассказывает, как Сашку по прибытии с Украины подкалывали: «Хохол, как дела?» А тот отвечал: «У меня мать — русская. Отец — русский. И я всегда был рус-ским». Староста передаёт разговор так, что я слышу раздражение и обиду Сашки. А потом у старосты просто срывается голос и он просто шипит: «Победа будет за нами». Но в толпе тихо — и эти слова звучат громко.

Ветер дует. Светит солнце. Поют птицы. Горсти земли летят на крышку гроба. Над аллеей стоит женский стон, и мне кажется, что стонут не только живые, но и мёртвые. Вот эти чёрно-белые люди с надгробий — они тоже русский народ. Это всё мы — живые и мёртвые, народ, и у этого народа — горе.

— Ты одна приехала? — вдруг спрашивает меня Николай Васильевич. — А мать твоя, моя племянница, где? А ты, значит, приехала. Я тебя только маленькой видел, я тебя впервые вижу такой большой.

Я молча смотрю на него.

— Я перепутал? — спрашивает Николай Васильевич, он давно взял себя в руки. — Вы простите меня, девушка, я подумал, родственница вы моя.

— А я и есть ваша родственница.

Лопаты режут землю, земля засыпает могилу. «Ну вот и всё», — говорит какая-то женщина. Люди возле засыпанных могил часто так говорят.

Николай Васильевич рассказывает мне, как он служил в разных частях России, был женат на дочери военкома, как однажды отправился в гости к родственникам во Владивосток и взял с собой Сашку — пять лет ему тогда было.

— Внучка не звонила? — перебиваю его я.

— Звонила сегодня утром, — отвечает он. — Сказала, её хотят мобилизовать в ВСУ. А я ей ответил: «Так, детка, ты звонок мне сразу удали, а дальше ты знаешь, что делать: падай на землю и ползи к своим». 

И когда он произносит свои слова, я вдруг понимаю, что весь путь Сашки — бегство с Украины, фронт и смерть — всё это было проделано ради того, чтобы быть похороненным своими среди своих.

Источник