Несмотря на то, что Россия действительно не является родиной слонов, она, тем не менее внесла заметный вклад в мировую цивилизацию. Именно в России родился терроризм в его сегодняшнем понимании. Терроризм, как метод политической борьбы, один из эффективных, и уже привычных инструментов перманентного политехнологического воздействия, конечной целью которого является древняя как мир мечта о Тотальном контроле. А начиналось все приблизительно так…
17 декабря 1881 года. В Петербурге разразился громкий скандал, вызванный неслыханными беспорядками в самой надежной политической тюрьме Российской Империи. В рапорте коменданта Петропавловской крепости Ганецкого на имя министра внутренних дел Игнатьева докладывалось об аресте караульной команды в числе 4-х унтер-офицеров и 35 нижних чинов, полностью распропагандированных одним из заключенных. Надо быть весьма незаурядным человеком, что бы находясь в заточении суметь подчинить волю своих тюремщиков. Именно таким человеком и был Сергей Геннадьевич Нечаев – прямой прототип Петра Верховенского – одного из главных персонажей знаменитого романа Ф. Достоевского «Бесы».
Сергей Нечаев родился в 1847 году в с. Иваново-Вознесенское Владимирской губернии. Он происходил из мещан и был сыном мелкого трактирного приказчика. Вопреки ожиданиям, этот маленький, тщедушный человек с острым и холодным взглядом бесцветных глаз не производил ни героического, ни демонического впечатления. Единственным примечательным фактом его довольно ординарной биографии было то, что грамоте он выучился лишь в шестнадцать лет. В 1865 Нечаев переселился в Москву, где пытался сдать экзамен на звание народного учителя, но провалился. Через год выдержал этот экзамен в Петербурге и получил место учителя в Сергиевском приходском училище. В 1868 он поступил вольнослушателем в Петербургский университет. Зимой 1868-69, принимая участие в студенческих волнениях, пытался взять на себя роль лидера, однако, неудачно. Тогда-то в первый раз ярко проявились специфические черты его характера, неутолимое честолюбие и доведенная до какого-то абсолюта циничная расчетливость. Распустив слух о своем мнимом аресте и мнимом бегстве из Петропавловской крепости, он без лишнего шума отбыл за границу, якобы скрываясь от преследования властей. Вероятно, это был первый в российской истории случай сознательного и просчитанного политического PR-а
В марте 1869 он появился в Женеве у М. Бакунина, «скромно» заявив себя как видного представителя новой волны революционного движения. Бакунин был очарован Нечаевым, и начал оказывать ему всяческую поддержку. Даже поселил у себя на квартире. Нечаев встречался также и с А. Герценым, который отнесся к молодому революционеру с явным недоверием, но по настоянию Н. Огарева, также подпавшего под обаяние Нечаева (он даже посвятил ему стихотворение «Студент»), передал на бакунинско-нечаевские «революционные затеи» часть так называемого Бахметевского фонда. Этот фонд предназначался для финансирования революционного движения в России и находился в совместном распоряжении Герцена и Огарева.
Очень скоро, Нечаев в соавторстве с авторитетным Бакуниным (опять характернейший элемент PR-а) издал от имени несуществующего «Всемирного революционного союза» ряд ультрареволюционных манифестов: «Постановка революционного вопроса», «Начало революции» (журнал «Народная расправа», №1). Тогда же им, по-видимому, был написан и «Катехизис революционера», авторство которого длительное время приписывалось Бакунину, и только после публикаций последних лет авторство Нечаева можно считать доказанным, хотя влияние бакунинских идей несомненно ощущается.
Итак, этот Нечаевский текст по-своему уникален, можно сказать революционен. Террор переосмыслен. Отныне это не банальное орудие мести и запугивания. Впервые в истории человечества террор получает идеологическое оправдание и признается эффективной технологией борьбы за «благие» (а как же иначе?) политические цели. Первое, что бросается в глаза при вдумчивом прочтении этого программного манифеста вселенского террора, — его абсолютная актуальность. Если отрешиться от устаревшей лексики и словесных клише, можно заметить, что все его положения сформулированы и записаны как будто сегодня. «Катехизис» состоит из четырех разделов, в первом из которых «Отношение революционера к самому себе» провозглашается, что «революционер — человек обреченный… он… разрывает всякую связь с гражданским порядком и со всем образованным миром и со всеми законами, приличиями, общепринятыми условиями, нравственностью «этого мира». В разделе «Отношение революционера к товарищам по революции» эти товарищи довольно цинично классифицируются по степени их полезности для революции, причем революционер более высокого разряда должен смотреть на «революционеров второго и третьего разрядов» как «на часть общего революционного капитала, отданного в его распоряжение». Формулируя «Отношение революционера к обществу» (третий раздел) Нечаев подчеркивал, что он не должен останавливаться «перед истреблением положения, отношения или какого-либо человека, принадлежащего к этому миру, в котором все — и все — должны быть ему равно ненавистны». «Все это поганое общество» Нечаев предполагал разделить на несколько категорий, причем первая из них составляла «неотлагаемо осужденных на смерть». При вынесении смертного приговора следовало руководствоваться не личной виной того или иного человека, а пользой его убийства для революционного дела. Далее следовали еще пять категорий людей, которых следовало уничтожить позднее или использовать в интересах революции, не останавливаясь перед шантажом, и лишь немногие могли «выработаться» в настоящих революционеров. Наконец, «Отношение товарищества к19 народу» (четвертый раздел) заключалось в том, чтобы освободить его, подтолкнув к1 «поголовному восстанию». Для этого требовалось сблизиться с теми элементами в народе, которые были наиболее подготовленными к бунту. «Соединимся с лихим разбойничьим миром, этим истинным и единственным революционером в России», — призывал Нечаев.
В августе 1869 Нечаев с бакунинским мандатом представителя «Всемирного революционного союза» вернулся в Россию. Здесь он организовал тайное общество «Народная расправа», главным образом из студентов Петровской сельскохозяйственной академии. Тайная организация состояла из «пятерок», подчиняющихся «комитету», в который на самом деле входил один Нечаев. Организация строилась на принципах жесткого централизма и безоговорочного подчинения. Столкнувшись с сопротивлением своим авторитарным методам со стороны студента И. Иванова, Нечаев организовал 21 ноября 1869 его убийство, причем привлек к его осуществлению еще четверых членов организации — И. Прыжова, А. Кузнецова, П. Успенского и Н. Николаева, стремясь «повязать» их кровью.
Иванова заманили в парк при академии под предлогом поисков типографского шрифта, якобы спрятанного в гроте еще «каракозовцами». После недолгой ожесточенной борьбы Нечаев прострелил голову полузадушенному Иванову, труп которого был сброшен в пруд, но вскоре обнаружен окрестными крестьянами. Неуловимый Нечаев снова бежал за границу, другие участники убийства были арестованы. По завершении следствия перед судом предстали 85 «нечаевцев». Процесс подробно освещался в прессе — правительство рассчитывало дискредитировать революционеров, заклеймить их цели и методы борьбы. Тогда же в «Правительственном вестнике» был опубликован обнаруженный при обыске у П. Успенского текст «Катехизиса».
По поводу опубликованного нечаевского текста один из ведущих публицистов консервативного толка М. Катков писал: «Послушаем, как русский революционер понимает сам себя. На высоте своего сознания он объявляет себя человеком без убеждений, без правил, без чести. Он должен быть готов на всякую мерзость, подлог, обман, грабеж, убийство и предательство. Ему разрешается быть предателем даже своих соумышленников и товарищей… Не чувствуете ли вы, что под вами исчезает всякая почва? Не очутились ли вы в ужасной теснине между умопомешательством и мошенничеством?».
За границей Нечаев издает второй номер журнала «Народная расправа» с программной статьей «Главные основы будущего общественного строя». Ссылаясь на Коммунистический Манифест, Нечаев изображает коммунизм, как строй при котором господствует принцип «производить для общества как можно более и потреблять как можно меньше». Труд обязателен под угрозой смерти, а всеми делами распоряжается никому не подотчетный и никому не известный комитет, принудительно регламентирующий все человеческие отношения в обществе. В 1870 он пробовал возобновить вместе с Огаревым издание «Колокола», но не слишком удачно — вышло только шесть номеров.
Нечаев и в эмиграции пытался применять методы шантажа и угроз для достижения своих целей, в т. ч. по отношению к Бакунину и дочери Герцена Наталье Александровне. Постепенно он оказался в изоляции, от него отшатнулся даже Бакунин, назвавший нечаевский «Катехизис» «катехизисом абреков». Отвергнутый всеми, Нечаев вынужден был скитаться по Европе, скрываясь от преследований царского правительства, но в 1872 был выдан Швейцарией как уголовный преступник. В 1873 на суде Нечаев вел себя мужественно, а на приговор — 20 лет каторжных работ — ответил возгласом: «Да здравствует Земский собор! Долой деспотизм!». По личному распоряжению Александра II вместо отправки в Сибирь Нечаева «навсегда» (это слово было подчеркнуто царем) заключили в одиночную камеру Петропавловской крепости. Когда судья объявил приговор, Нечаев сказал с величайшим пафосом: «Русское правительство может лишить меня жизни, но честь останется при мне», — и он ударил себя в грудь», — писали русские газеты об этом процессе. С этой патетической, пожалуй, даже мелодраматической репликой он и отбыл в свое последнее земное прибежище – Алексеевский равелин.
Но и одиночка не сломила Нечаева. Он занимался самообразованием, работая над статьями, и даже написал роман «Жоржетта». Постепенно осужденный приспосабливался к режиму. Согласно еженедельным бюллетеням отправляемым смотрителем равелина в 3-е отделение : «Арестованный в доме Алексеевского равелина под номером 5 ведет себя спокойно и вежливо. Встает постоянно в 7 и ложится спать до 10.30. Спит вообще хорошо <…> В продолжении всего времени днем все время читает, часто ходит по комнате и редко ложится на кровать. В последнее время стал более приветлив, лицом веселее и начал смотреть в глаза, тогда как прежде избегал встреч, отвечал отрывисто, резким тоном, с опущенными глазами или понурено головой». Тем не менее, временами с Нечаевым случались нервные срывы, он без повода объявлял голодовки, кричал «…меня оклеветали противу государя, меня посадили сюда ожидать конституцию, которую обещал государь через год, и тогда меня из каземата выпустят». Постепенно Нечаев заслуживает доверие своих тюремщиков. Через два года с него сняли кандалы и разрешили заниматься литературным трудом, в камеру приносили связки книг, заказанных арестантом в крепостной библиотеке (весьма, кстати, обширной). Если же необходимых книг не оказывалось, смотритель равелина покупал их за деньги, отпускаемые на содержание секретных арестантов (такие вот «сатрапы», «держиморды», «душители свободы», такие вот царские застенки самой страшной тюрьмы Империи).
Через три года он написал Императору Александру II длинное письмо с оправдание своих поступков, подписанное так: «Узник в силу беззакония и вопиющего произвола швейцарских олигархов четвертый год томящийся в келье Петропавловской крепости. Эмигрант, учитель Сергей Нечаев» В этом письме он с жаром настаивал, что «… убиение Иванова есть факт политического характера…»
Но это, конечно же, была привычная для него двойная жизнь. С виду он много работал, занимался самообразованием, воевал с начальством, требовал книг, газет, письменных принадлежностей, писал жалобы, в том числе кровью на стенах. Жаловался на невероятные лишения и … полностью контролировал ситуацию в равелине, манипулировал караулом. Солдаты и унтеры, почти поголовно подпавшие под влияние его дьявольского обаяния (как сказали бы теперь, «харизмы»), уже носили к нему в каземат письма и записки с воли, уже снабжали карандашами и бумагой. Нечаеву удалось получить адрес конспиративной квартиры Исполнительного комитета «Народной воли», известный только членам Исполкома (!!). По воспоминаниям Веры Фигнер на квартиру где собрались руководители «Народной воли»: «…явился запыленный инеем человек, положил на стол клочок бумаги и спокойно, как будто в этом не было ничего чрезвычайного, произнес: «От Нечаева – из равелина».
Письмо был сугубо деловым, в нем не было никаких излияний, ни малейшей сентиментальности, ни слова о том, что было в прошлом… Просто и прямо Нечаев ставил вопрос о своем освобождении. По словам Фигнер: « …с необыкновенным душевным подъемом все мы сказали «Надо освободить».
Поскольку вся караульная команда фактически вступила в сотрудничество с «Народной волей», Нечаев предложил совершенно фантастический план побега его самого и нескольких заключенных, с которыми он уже довольно свободно общался в равелине. План предусматривал: «…когда вся царская семья будет присутствовать в Петропавловском соборе, Нечаев должен овладеть крепостью, заключить в тюрьму царя и провозгласить царем наследника». Одновременно предполагалось выпустить ложные манифесты, в которых говорилось, что царь убит, а новый сошел с ума, что решено произвести передел земли и распустить армию, всех помещиков, полицейских чинов следовало хватать и предавать смерти. В общем, началась бы «большая смута». Впрочем, есть все основания полагать, что Нечаев не был вполне откровенен со своими соратниками. Попади в руки Нечаева Императорская семья, и он, несомненно, показал бы всем такое «небо в алмазах», что мир содрогнулся бы значительно раньше, чем это произошло в 17-ом году следующего века. Это был маленький человек с непомерным, крайне болезненным самолюбием. В сущности, типичный и неизлечимый социопат. С равнодушным упрямством циничного и холодного маньяка он готов был принести на алтарь своей кровавой революции гекатомбы ни в чем не повинных жертв. Без малейших колебаний. Какая уж тут знаменитая «слезинка ребенка» Достоевского?
Однако революционеры были заняты подготовкой покушения на Императора Александра II и Исполнительный комитет предоставил (!! – поразительная способность подчинять себе волю незнакомых людей, даже на расстоянии), Нечаеву самому выбрать один из двух возможных сценариев будущих событий (а, возможно, и всего хода русской истории). Ответ Нечаева был получен незамедлительно: «…обо мне забудьте на некоторое время и занимайтесь делом, за которым я буду следить издали с величайшим интересом».
Сразу же за злодейским цареубийством последовал разгром революционного подполья. В бумагах арестованного Желябова была обнаружена зашифрованная записка Нечаева. У арестованной Перовской было изъято еще одно зашифрованное письмо из Алексеевского равелина. Жандармы не сразу смогли уяснить смысл обоих посланий и «тюремная почта» еще некоторой время продолжала работать. Тайна, как это нередко бывает, обнаружилась в виду банального предательства. Один из соратников Нечаева, некто Мирский, раскрыл тюремному начальству все обстоятельства сношений секретного узника с волей, все «громадье его планов и замыслов». Взамен Мирский получил льготы – послабление режима, лучшее питание, лучший табак, разрешение на чтение книг.
29 октября 1881 года были арестованы первые 42 человека из караульной команды крепости и их знакомые в городе. Были выявлены все явки и конспиративные квартиры. Скоро состоялся суд. Солдаты были отправлены в Воронежский дисциплинарный батальон, некоторые приговорены к ссылке в Сибирь. Нечаев не узнал об их судьбах — он был переведен в камеру №1 Алексеевского равелина. Всякое сношение с внешним миром из этого могильника было полностью исключено. Впрочем, книги ему по-прежнему были разрешены и, что удивительно в виду людоедской жестокости его замыслов, была сохранена ежедневная сумма продовольственного содержания – 70 копеек. Весьма немало по тем временам, не говоря уже про теперешние (на эти деньги можно было прибрести тогда литр водки, краюху хлеба, кило соленой капусты и огурцов, полкило говядины, литр кваса или молока, фунт растительного масла, полфунта чая и сахара).
С этого момента Нечаев словно сгинул в каземате. У него быстро развилась водянка, «осложненная цинготной болезнью» от которой его лечили свежим молоком. Он умер 21 ноября 1882 года, в возрасте 35 лет, ровно через тринадцать лет после убийства Иванова. Вещи Нечаева – армяк серый, штаны, полушубок, шляпа котелок, полусапоги, а так же всякая мелочь, были сожжены в тюремной печи.
Нечаевская традиция физического уничтожения или терроризации «особенно вредных» лиц, беспрекословного подчинения низов вышестоящим революционерам, оправдания любого аморализма, если он служит интересам общего дела, прослеживается в течение всей последующей истории русского революционного движения. Характерно, что Ульянов-Ленин полагал Нечаева гениальным организатором, яростным фанатиком и подвижником революционной борьбы. «Из искры возгорелось пламя». Болезненные фантазии, некогда положенные Нечаевым в основу его изуверского манифеста, увы, воплотились в идеологию ставшую угрозой самому существованию человечества.
Кстати, ядовитые семена имморализма, посеянные С. Нечаевым, дали обильные всходы и очень скоро рикошетом ударили по революционному движению, нанеся ему тяжелый моральный урон. Эта мрачная, кровавая и позорная история произошла ровно через год после кончины С. Нечаева и по имени главного действующего лица получила брезгливое определение – «дегаевщина». Но об этом, в другой раз…
Автор:
Нет Комментариев