Среди прочего в ту же имперскую эпоху – на базе созданной усилиями генерал-губернатора Михаила Муравьёва системы народного образования – сформировалась и белорусская научная историческая и этнографическая школы западноруссистов, не только утверждавшая, но и научно доказывавшая белорусов самобытной частью русского народа, а Белую Русь – самобытной частью тысячелетнего большого Русского мира. Выходцы их этой школы были украшением как белорусской самобытности, так и общерусской цивилизации: так, монография профессора Михаила Кояловича «История русского самосознания» была признана настольной книгой каждого русского патриота, трёхтомник академика Евфимия Карского «Белорусы» – библией белорусоведения, а труд Ивана Солоневича «Народная монархия» – знаменем русского монархизма. Все трое «угнетённых» были коренными белорусами, выходцами из гродненской глубинки на русско-польском пограничье.

Антинаучным мифом является обвинение властей Российской Империи и Русской Православной Церкви в том, что они каким-либо образом, проводя насильственную «русификацию», подавляли развитие белорусской самобытной культуры и наречия как неотъемлемой части общерусской культуры и языка, в становлении которых внесли значительный вклад предки самих белорусов. Дело обстояло ровно наоборот: именно российская политическая и интеллектуальная элита (точнее её патриотическая славянофильская часть) всячески способствовала возрождению и развитию белорусскости, почти полностью уничтоженной (вместе с письменностью и образованием) в эпоху Речи Посполитой и одновременно подвергнувшейся сильной полонизации. Научно-идейной основой для этого развития и возрождения была официальная доктрина триединого русского народа (малороссов, великороссов и белорусов).

Патриарх русской консервативной мысли Иван Аксаков так выражал общерусский взгляд на подлинную белорусизацию: «Русская народность подверглась в эпоху Речи Посполитой и политическому, и социальному, и духовному воздействию польской национальности, что три могучие силы: религия, цивилизация и землевладение служили в нём до последнего времени польской исторической идее… Белорусский крестьянин должен почувствовать себя, прежде всего белорусом. Сделать же из него великорусского мужика нет надобности… Необходимо учить белорусского крестьянина читать и писать сперва по-белорусски, а потом непременно и по-русски, и по церковно-славянски, что после белорусской грамоты ему дастся легко… Белорусов, мы считаем своими братьями, по крови и по духу… и горе, и испытания, и труды, и победы, должны быть единые, общие, которую не напрасно вновь соединила история, но которой члены, как и в человеческой семье, нисколько не теряют от того своей личности и своей особенности». Что стремились «цензурировать» и «ущемлять» русские патриотические деятели (вкупе великороссы и белорусы) – так это не белорусскую этническую идентичность, а чуждую польско-католическую доминанту в ней, которая глубоко просочилась в первую за века польско-католического владычества.

И так и происходило на практике! Издания на живом белорусском наречии, на котором говорило белорусское крестьянство, выходили свободно и никогда даже не ограничивались цензурой, наоборот, получая порой помощь – вплоть до собственного издательства III отделения императорской канцелярии (службы государственной безопасности). И это неудивительно: белорусские крестьяне были одними из самых верных подданных российского престола и горячих сторонников русско-православных охранительных движений. Даже касательно известного движения и съездов белорусских земских учителей, выходцев из муравьёвских училищ, развившихся в гимназии: их якобы протестный («змагарский») характер в отношении к царской власти и Российской Империи является частью общего мифа: по свидетельству науки, «среди учителей процент националистов был очень низок. Во всяком случае, один из деятелей белорусского национализма Язеп Лёсик, оценивая работу Всебелорусского учительского съезда, заявил, что он похож на собрание “парафиальных попов”, которые хотят выразить “чувство беспредельной любви к обожаемому монарху”. Нужно заметить, что съезд проходил в конце мая 1917 г., когда высказывать проимперские лозунги было не только не модно, но и опасно».

Вот этот Язеп Лёсик, презиравший не только «парафиальных попов» и белорусских учителей, но и белорусских крестьян, называя их «неразумным быдлом», не желающим «беларусизации» «по недоумству и темноте своей», с богатой биографией виленско-католического «нашанивца», члена революционной «Белорусской социалистической громады», в 1917-м противника даже советско-федеративного единства России и Белоруссии, одного из отцов коллаборационистской БНР, потом академика Инбелкульта БССР и одного из вождей «беларусизации», позже репрессированного при Сталине, – и есть персонализированный символ всей мифологии угнетения белорусов в Российской Империи.

Белая Русь и белорусы переживали в Российской Империи полноценное возрождение и постепенный расцвет. Но с этим не могла смириться польская католическая шляхта (позже к ней добавилась интеллигенция) и стоявшие за ними Ватикан и масонский интернационал, которые во второй половине XIX века усиленно работали над насаждением секулярных национализмов неоязыческого плана (нацбилдингом) – и особенно среди православных славян, используя для этого и обмирщённый католицизм: среди малороссов (создавая из их части украинскую нацию, особенно в австрийской Галиции), среди западных сербов (создавая из их части нацию бошняков и антисербских хорватов), среди молдовлахов (создавая из их части нацию румын) и, наконец, среди белорусов (несостоявшийся проект нации литвинов). В свою очередь, польская элита, оставляя позади увлечение идеологией сарматизма, в XVIII-XIX вв. с головой погрузилась в англо-французское «Просвещение», разделив всю его масонскую антихристианскую идеологию, которая смешала этно-национализм с обмирщённым католицизмом (исток нацизма).

Тогда-то указанный русофобский и антиправославный конгломерат и развернул в Белоруссии проект альтернативного контрвозрождения («адраджэння»), близкого по духу к традициям европейского Ренессанса. Потерпев поражение в попытках восстановить Речь Посполитую в восстаниях 1830-1831 гг. и особенно 1863-1864 гг., потомки крылатых гусар по старым хорошо известным лекалам (и наущению опытных кураторов) попытались возглавить то, что не могли предотвратить, – превратить белорусское возрождение в польско-кресовое, возвращая белорусов если не в политико-экономическое, то хотя бы для начала в духовно-культурное рабство. То, что в XIX веке возникли и доселе действуют параллельно два движения белорусского возрождения и самосознания – одни, христианские, органичные (русские), и вторые, униатско-неоязыческие, спроектированные (кресовые), – убедительно доказал институтский наставник Александра Лукашенко, выдающийся современный учёный-западноруссист Яков Трещенок, – в частности в программном выступлении: «Две белорусские национальные идеи (католический национал-сепаратизм и православная национальная идея)». Носителей первой («адраджэнцаў») он характеризовал так: «Национал-экстремистское движение, возникшее в сектантской ренегатской среде ополяченной шляхты, этнокультурно и конфессионально противостоявшей православному большинству белорусского народа».

В альтернативном «адраджэннi» (составляющем душу современной «змагарской» БЧБ-идеологии) нет и не было ни капли любви к белорусской земле, белорусскому простому народу, к его вере и культуре. Напротив, там царила лёсиковская надменность – в частности, презрение к белорусскому живому крестьянскому наречию (сохранившееся до сего дня с эпитетом «трасянка»), которому предполагалось противопоставить альтернативную полонизированную «высокую» (шляхетскую) мову, альтернативную русскому койне и служащую мостиком между панами и «правильными холопами». В сущности, все деятели так называемого «беларускага нацыянальнага адраджэння» (хлопоманы) под видом «белорусской национальной идентичности» продвигали в белорусский народ польско-католическую и, более того, секулярно-либеральную («просвещенческую») доминанту с противопоставлением белорусской идентичности общерусской. В целом, возникшее «для перехвата» хлопоманское контрвозрождение, как бы оно ни извивалось, являлось и является глубоко прозападным (не полонофильским – так германофильским или американофильским).

Вначале это делалось самой польской шляхтой – цинично и лицемерно. Известный «беларускi пiсьменнiк» и «клясык беларускае лiтаратуры», шляхтич и участник первого польского восстания Винцент Дунин-Мартинкевич позже хвастался: «Потому надумал я заохотить его [белорусского мужика]… повестушками из его домашней жизни, на его собственном языке написанными. Ради этого печатал их польскими буквами, отрекаясь от всяких эстетических форм; тут же рядом размещал совсем простые, доступные представлениям еще не определившимся, польские рассказы и собственные стишки, ради того только, чтобы тёмный мужик, заинтересовавшись преданиями, описанными его собственным языком, с охотой учился польским буквам, мог читать отрывки из собственной жизни, учился вместе и польской, родной литературе, а с удовольствием потребив родной колос, познал бы одновременно и польскую ниву, и тем самым постепенно привыкал и все более знакомился с родной [польскою] словесностью».

Чуть позже ему вторил эхом и якобы «отец белорусского литературного языка», участник второго польского восстания, шляхтич Франциск Богушевич, «горячий патриот – поляк, который в личных и достаточно частых беседах утверждал, что единственной причиной, которая побуждала его и его предшественников писать на том говоре [то есть по-белорусски], было опасение возможной русификации тамошнего люда». И только в начале XX века посыл польских шляхтичей подхватили единичные выходцы из католической сельской интеллигенции, которые не могли вполне принять польской идентичности, но и оказались духовно-культурно отчуждены от православного белорусского большинства, к которому у них наблюдалось то же самое типично шляхетское отношение (яркий пример –тот же Язеп Лёсик).

Кроме альтернативной мовы (синтеза полонизированных диалектов славянизированных крестьян-балтов Виленского уезда) осью «белорусской идентичности» «адраджэнцаў» была, как полагается, альтернативная религия, – на роль которой, разумеется, выдвигался польский католицизм, ожидаемо дополняемый неоуниатскими мечтаниями, а также бытовая языческая архаика и «прогрессивный» материализм. Мы не найдём среди «адраджэнцаў» ни единого православного церковного белоруса: напротив, любой сознательный православный белорус до революции исповедовал западноруссизм (основу подлинного белорусского возрождения) как нечто само собою разумеющееся. Ну и, разумеется, неотъемлемой составляющей альтернативного «возрождения» была русофобия и романтизация эпохи если не Речи Посполитой, то ВКЛ («польской эпохи»: после измены Ягайло до Люблинской унии) с утверждением исконной принадлежности «белорусской нации» к европейской цивилизации в отличие от «азиатских московитов» (Ластовский). По существу, данная идентичность ничем не отличается от идентичности украинских националистов.

Несмотря на продуманную заманчивость, альтернативные «возрождение» и «белорусская идентичность» в Российской Империи были полностью отвергнуты белорусами: на хлопоманские призывы и идеи шляхты во время польских восстаний и наполеоновского нашествия откликнулось микроскопическое число белорусов. Численность «Белорусской социалистической громады» (пытавшейся выставить себя выразителем интересов простого белорусского люда), ответвления Польской социалистической партии, на рубеже веков была минимальной, а поддержка на выборах в Учредительное собрание даже в условиях разгула революционной вольницы составило вопиющие 0,5% голосов белорусов. Тираж единственного рупора всего кресового БЧБ-национализма «Нашей нивы» в период свободного выпуска до перехода к революционным прокламациям – на более чем 8-миллионный белорусский народ к началу Первой мировой войны – не превышала 2500 экземпляров, «причем даже такой тираж далеко не всегда находил своего читателя» и территориально «ограничивался некоторыми католическими регионами с польским влиянием». Напротив, поддержка общерусской идентичности и её культурного и политического выражения была у белорусов почти тотальной.

Без российской революции 1917 года, возглавляемой западными элитами и курируемой через их местных агентов по масонской линии, воспламенённой на антихристианском духовно-идейном топливе «свободы, равенства и братства», ситуация бы и не изменилась. Только большевистская политика репрессий и «классовой» пропаганды (то есть, подавления правды), то притухавшая, то вновь вздымавшаяся вплоть до Перестройки, позволила создать триединую (либерально-националистически-социалистическую) секулярно идеологическую почву для распространения безумного и клеветнического утверждения, что Российская Империя, – государство сонма святых, великих святителей Филарета, Игнатия и Феофана, праведного богоносца Иоанна Кронштадского и преподобных Оптинских старцев, государства Пушкина и Тютчева, Гоголя и Достоевского, Рахманинова и Мусоргского, Глинки и Шаляпина, Васнецова и Шишкина, Ломоносова и Менделеева, Пирогова и Сикорского, которые были патриотами и апологетами Империи (и более всех – именно все без исключения святые), – было национально чуждым для белорусского народа, и в нём угнеталась белорусская национально-культурная самобытность и суверенность, право на развитие и возможность для него.

Если зачастую произносится формула «антисоветчик – всегда русофоб» – отчасти спорная хотя бы потому, что изначально доктрина революционеров-основателей СССР была основана на метафизической русофобии («Россия – тюрьма народов», великороссы, по мнению Владимира Ленина, – «жалкая нация, нация рабов, сверху донизу – все рабы; откровенные и прикровенные рабы-великороссы (рабы по отношению к царской монархии)) вплоть до изъятия русского имени из названия государства, ей же руководствовались и перестроечные ликвидаторы СССР, – то исторически несомненно более достоверная формула: «ненавистник Российской Империи – всегда русофоб». И данная русофобия, инерционно проецируемая и на советскую эпоху, а потом и на современную Российскую Федерацию, питающая прозападную русофобскую идентичность среди белорусов (как и малороссов), всемерно поощряясь с Запада, стихийно культивируется в недрах общества и действительно подрывает глубинное белорусско-российское единство, несёт в себе «бело-красно-белую» революционную угрозу (даже если она до последнего момента будет по-хамелеоновски мимикрировать в другие цвета и лозунги) для белорусского народа и его государственного суверенитета (что и доказал 2020-й год). Про то, что в ней нет никакой правды и она глубоко богопротивна, а значит, губительна – и говорить не приходится.

Полноценное внутреннее сплочение белорусского государства и народа, союзное единство Руси возможны только при осознании преемственности Белой Руси по отношению к Российской Империи и в целом тысячелетней Руси, идеалом которой является Святая Русь. То есть, на заветах всех белорусских святых.

Безусловно, преемственность эта должна исключать всё ложное из имперской эпохи, что противоречило христианскому званию: прежде всего, вестернизацию элит, сословный разрыв, значительную секуляризацию и эпигонство гуманитарной сферы (особенно науки и образования), отчуждение Церкви от формирования государственной стратегии, слабое развитие (и недостаточная численность) государственных органов управления (включая государственную безопасность), очаги капитализма и влиятельность иностранного капитала в экономике. Но точно также всё вредное должно исключаться и из преемственности Белоруссии в отношении СССР (а его там было значительно больше, притом с наследованием худшего из прошлого): атеизм и материализм, их целенаправленное насаждение, антицерковность, нравственный нигилизм и аморализм (особенно острый в раннем СССР, включая легализацию детоубийств во чреве матери, однополых союзов, феминизм, гендерность, сексуальную революцию, разгром классического образования), жестокость и репрессивность (подавление созидательных свобод), русофобский национализм, космополитизм,  враждебность к русской истории, мысли и культурному наследию, безличную партократию с отрицательным отбором элиты, начётнический и драпирующий пропагандизм, экономоцентризм, номенклатурный капитализм, гиперурбанизацию, технократизм, имитационность в труде, подмену народно-солидарного хозяйства социалистическим паразитизмом (индивидуальным и корпоративным).

Одним словом, Белая Русь должна строиться на твёрдых христианских духовно-нравственных началах, наследуя от каждой исторической эпохи столько, сколько в ней было этого христианского. И белорусско-российский Союз должен строиться на имперских духовно-идеократических началах (в том числе всём ценном из сталинской эпохи СССР): республиканские же секулярно-буржуазные начала (и идеология) обрекают и самих Россию и Белоруссию, и их Союз на поражение в противостоянии с Западом и его религиозной элитой и апостасийной идеологией. Зависание в мещанском «социальном капитализме» готовит Союзному государству участь Украины, Сирии, Армении, Молдавии и самого СССР.

Дмитрий Куницкий

Источник: https://naukaverakuljtura.com