Экономика России. Парадокс успеха

Нам давно внушают, что Россия – страна отсталая, недоразвитая, огромное пространство, ледяная пустыня, не должно вообще существовать такой страны и такого государства. Мы все, наверное, многократно сталкивались с такого рода дискурсом.

При этом основной аргумент состоит в следующем: что есть международное разделение труда, в рамках которого Россия практически ничего предложить не может, здесь всё нерентабельно.

Я придерживаюсь иного взгляда: экономика и вообще богатства страны – это сумма принимаемых в большом историческом времени решений. Решения бывают хорошие, бывают плохие, но все они, так или иначе, в итоге, лежат в нашем кошельке. Если по некоторым показателям Россия является четвёртой, по другим – одиннадцатой экономикой мира по паритету покупательной способности. Мы выглядим не очень здорово если разложить на душу населения, но выясняется, что у тех же китайцев всё хуже, хотя они вроде как первая экономика мира.

Мы, в общем и целом, если смотреть на сегодня, живём в довольно богатой стране. Наверное, не все наши граждане не одинаково богаты. Есть ещё куча неграждан, мигрантов, которые фактически импортируют сюда бедность. Это тоже важный фактор, с которым сталкиваются страны, привлекающие подобную рабочую силу – наряду с криминалом, экстремизмом, они ещё банально импортируют бедность: бедных людей, с бедными привычками, бедной стратегией потребительского поведения. Это тоже, в свою очередь, сказывается, потому что если наша задача вытянуть всех наших граждан в средний класс и богатство, то дополнительный импорт бедности отчасти тянет нас вниз.

Но в целом, общество России, её экономика – довольно богаты, довольно привилегированны, если посмотреть на всю экономическую историю человечества целиком. Достаточно, например, посмотреть на такие цифры, как количество покупок айфонов в год в нашей стране.

И вот надо понять, как эта ситуация сложилась и какие ошибочные подходы нас отчасти здесь путают восприятием, почему мы покупаемся на тезис о России как «нищебродской стране».

За последние десятилетия у нас появилась целая теория, которая у некоторых авторов приобрела статус такого нового марксизма, которая обосновывает всё то же, что и старый марксизм, но не ссылками на коммунизм, а ссылками на ужасный русский климат.

В классическом виде эту теорию сформулировал исследователь-коммунист академик Леонид Милов, а популярную версию дал известный и очень популярный лет 20 назад Андрей Паршев. Впрочем, у последнего она не такая экстремально закрученная, он просто пытался доказать, что по климатическим причинам у нас не прокатят либеральные реформы и был, в общем-то, прав в том отношении, что либеральная модель экономики, действительно, у нас не прокатит, но не потому, что у нас холодно, а потому, что она нигде в полном объёме не прокатит, кроме Англии два столетия назад. И то, как мы знаем, в Англии на днях закрылась последняя доменная печь – английская промышленная революция символически закончилась. В этом смысле, Паршев доказывал правильную идею не совсем верными аргументами. Милов же доказывал исходно неверную идею – что в России никак не обойтись без ГУЛАГа и колхоза.

В чём же суть этой неверной теории? В том, что в России очень холодно, в ней очень сжатый аграрный цикл, очень низкая урожайность, в особенности зерновых. Всё это, соответственно, якобы, вело к тому, что в условиях аграрной экономики в России производилось очень мало по марксистской терминологии «прибавочного продукта», соответственно, государство, чтобы выжить, должно было отнимать очень много основного продукта, держать крестьян впроголодь, фактически заниматься людоедством. Но сами крестьяне, соответственно, тоже по представлению Милова, в результате, реагировали тем, что работали авральными методами.

Глупость эта, надо сказать, пошла ещё от замечательного и почти гениального историка Василия Осиповича Ключевского, который в характеристике русского народа говорил, что климат выучил нас полагаться на авось и мы всегда всё делаем аврально. Это исходно ошибка Ключевского, но Миловым она бесконечно тиражирована. Причём доходит до смешного: «Смотрите, русский человек был фаталистом! Какие там есть пословицы? Уродится, не уродится – а всё равно паши». Хотя пословица по смыслу прямо противоположная – о том, что пахать надо в любой ситуации, не полагаясь на игру природы, а добиваться всего своим трудом.

Есть другой взгляд на роль климата в России. Замечательный иркутский историк Александр Дулов написал вообще одну из лучших книг, посвящённых в принципе географическому фактору в русской истории – «Географическая среда и история России (конец XV– середина XIX в.)», которая вышла маленьким тиражом в 1983 году и до сих пор никто её не переиздавал, хотя он опирается там на конкретный фактический материал. Дулов скончался буквально в феврале этого года в возрасте 87 лет. Есть моя работа «Призрак русской неудачи. Л. В. Милов. По следам ушедших эпох», включённая в книгу «Восток и запад после Империи», но можно её прочесть и у меня на сайте «100 книг».

Начнём с того, что значительная часть тех данных, на которые ссылается Милов, чтобы показать, что русская аграрная экономика была предельно неэффективна, попросту ошибочна, если не сказать сфальсифицирована. Очень завышена урожайность Европы и очень занижена урожайность России, причём занижена следующим образом: берётся урожайность Новгородской области и экстраполируется на всю Россию автоматом, берётся количество сена в местах в эпоху аграрного перенаселения и тоже экстраполируется на всю русскую историю. Это попросту не совсем честно.

Не учитывается то, что история России и русской экономики является постоянным поиском альтернативы. Да, мы живём в условиях Севера, необычайного Севера – на широте Петербурга в Канаде уже нет никого, кроме белых медведей. На широте Норильска, как пишет ряд авторов, жизнь вообще невозможна. Однако люди там всё же живут и работают. Русская история – это история постоянного освоения Севера и способов того, как его пустить себе на пользу.

Дулов пишет, что в реальности никакой этой аврального крестьянского труда не существует, наоборот, там, где было по-настоящему рискованное земледелие русский крестьянин пахал с утра до вечера круглый год, он всё время что-то делал, работал от зари до зари. Он не делал больше ничего, но получал урожайность, которая позволяла ему прожить. Очень интересно, что, когда те же крестьяне переселялись южнее, туда, где чернозём, урожайность не очень сильно вырастала. Почему? По одной простой причине – они переставали работать на износ. Работать столько, сколько они работали ранее, то есть, они начинали работать как нормальные европейские крестьяне.

Разумеется, очень важный фактор русской истории, который очевиден каждому, кто взглянет на карту, это экстенсивное расширение. Ничего плохого в таком лечении экономических трудностей конечно же нет. Если ты можешь расшириться – то расширяйся. Если ты можешь куда-то переселиться, что-то перенести и добыть какие-то дополнительные ресурсы за счёт большего захвата земли – то это замечательно. Это наглядно показали американцы, которые экстенсивно расширялись, расширялись и расширялись.

Дальше нужно отметить, что российская экономика никогда и ни в какой момент не была чисто аграрной. Такого, что живёт много-много-много крестьян и сеет много-много-много хлеба, а его у них отбирают феодалы, не было в русской экономике никогда. До XVII века русская экономика в плане создания национального дохода была прежде всего промысловой. Хлеб был нужен только чисто для прокорма, а собственно национальный доход создавался при помощи всевозможных промыслов. С XVII века начала разворачиваться промышленность – Россия начала превращаться сначала в мануфактурную, а потом и в индустриальную державу. Всегда абсолютно Россия существовала именно за счёт технологий, которые позволяли создавать доход. И наше государство существовало именно с этого дохода, который приобретался при помощи торговли и промышленности. Оно никогда не было железно зависимым от урожайности.

Да и с урожайностью Милов тоже проигнорировал очень важный факт, который вообще-то большинству аграрных историков очень хорошо известен – правило двух урожаев. Если год плохой по озимому урожаю, значит, с большой вероятностью, он доберёт по яровому. Если же он плохой по яровому, то доберёт по озимому. Очень сильно должно не повезти, как в начале XVII века, когда действительно случился страшный голод, чтобы одновременно произошёл провал по двум урожаям сразу. По большей же части этого не происходило.

Здесь стоит вспомнить, как исследователи пишут про «примитивное подсечно-огневое земледелие» по сравнению с «прогрессивным пашенным». Но есть проблема. Что такое подсечно-огневое земледелие? Лес вырубается, а потом выжигается, что даёт потрясающие удобрения и буст до урожая сам-10 при обычных сам-2 – сам-3. Конечно, в каких-нибудь Германии или Чехии, где лес – ограниченный ресурс, это примитивная практика, которая очень быстро ведёт к исчерпанию. Но когда у вас огромные и практически неисчерпаемые лесные массивы, то это очень даже эффективная технология. Нужно очень хорошо развиться пашенному земледелию, чтобы оно стало выгоднее подсечно-огневого. Никаким другим способом тогда, до изобретения химических удобрений, нельзя было тогда получить подобного урожайного скачка. Поэтому идти через бескрайние леса и их рубить было весьма полезной технологией, дававшей скачок вверх.

Вообще быть Севером – это в долгосрочной стратегии не недостаток, а привилегия. Северные территории обычно развиваются интенсивней, чем южные (если речь идет о северном полушарии, в южном – наоборот). Если северная среда совсем не подавляет все функции как, в арктических регионах, то она требует создания большего количества искусственных объектов для поддержания жизни, которые приходится производить промышленным путём. Надо строить дома, шить одежду, создавать всевозможный искусственный климат, достаточно сложные агрономические технологии.

Северная зона больше принуждает человека ко всевозможной производительной активности. Зона южная представляет нам столько природных возможностей как животным, что прибегать к чрезмерному количеству человеческих активностей зачастую не приходится. Среда меньше вынуждает тебя к промышленному импульсу, чем на Севере, где можно создать что-то совсем экстремальное, искусственную среду, как в том же Норильске. Другое дело, что жить на Севере всё равно будет тяжеловато, потому что люди ещё не научились ставить над городами климатические купола. Но когда научатся, то, наверное, эти регионы севера тоже станут весьма специфичными. В целом, Север действительно принуждает к большей части производительной активности.

Эта мысль может объяснить многое в ледниковом периоде. Приледниковая зона, расположенная в Европе и на территории России вплоть до Байкала, была самым развитым регионом планеты. Именно там был наиболее высокоразвитый верхний палеолит – культура охотников на мамонтов. Понятное рациональное объяснение связано с тем, что в этой тундростепи было огромное количество животных, которых тогда не было нигде. Ты идёшь, а навстречу тебе громадное стадо северных оленей – бей, не хочу.

Но более тонкое объяснение состоит в том, что эта среда, давая изобилие ресурсов, в то же время для выживания требовала более сложной производительной деятельности, чем у тех, кто обитал в тот период в регионах южнее и это давало для своей эпохи соответствующие результаты. Это такая самая первая великая эпоха России, причём непосредственно генетически связанная с нами, поскольку как показали палеогенетические исследования стоянки Мальта под Иркутском, там были носители тех же гаплогрупп, которые впоследствии были у древних индоевропейцев и у половины русских и вообще восточных славян до сего дня. На 30 тысяч лето мы имеем прямую линию наследования от отца к сыновьям на территории одной и той же страны.

То есть мы имеем тридцать тысяч лет традиции создания высокоуровневой искусственной среды, спровоцированного северным климатом. Это такая привилегия, за которую многие южные народы отдали бы всё.

Наконец, важный фактор развития экономики – это принимаемые решения. В России была очень сильная государственная политика, направленная на выживание страны как целого и экономики как целого. Она вопреки тому, что говорится, никогда не была людоедской. Целью государственной политики было не ограбить посильнее мужиков, а найти где-то дополнительный источник ресурсов для существования и самоусложнения государства.

Здесь надо обратиться к философии истории. Марксистская теория и многие либеральные теории, увязывающие экономику и историю, устроены одинаково – есть какой-то ресурс, который копится, копится, копится и в результате наличия этого накопления и прибавочного продукта происходит усложнение. Люди собирали 100 мешков зерна в амбар, а когда появлялся 101-й мешок, кто-нибудь прибегает и кричит: «А давайте построим египетскую пирамиду!» – и все дружно бросаются строить египетскую пирамиду, потому что у них теперь есть, наконец-то, 101-й мешок. На самом деле это происходит не так.

Характерный пример ошибочности развития модели «снизу» – история «огораживания» в Англии, когда выкидывали крестьян и на этом месте устраивали пастбища для овечек. На самом деле с этим правительство очень активно боролось, поскольку понимало, что этим самым уничтожается демографический, человеческий капитал. Разумеется, больше шерсти в Англии стало производиться не потому, что стало больше овец. Наоборот, стали создавать инфраструктуру под большее количество овец именно потому, что хотели производить всё больше шерсти. Это история, когда базовый ресурс создаётся сверху, а не снизу.

В истории действует принцип суперструктуры, прекрасно иллюстрируемый знаменитой байкой про барона Мюнхгаузена, который вытащил себя за волосы из болота. По законам физики так сделать нельзя, но по законам исторической социологии так сделать можно, нужно и, мало того, обычно только такой метод и работает. Сначала появляется какая-то сложная структура, которая сложнее окружающего её фона и материала. А дальше для неё встаёт вопрос выживания – либо она укоренится, подтянет весь этот окружающий фон до себя и сделает его своим надёжным фундаментом, либо же зависнув в высоте она рано или поздно погибнет, потому что ей не на что опираться и не за что держаться. Но сначала возникает именно суперструктура, а затем уже возникает её основа.

Пример истории России – это классический пример суперструктуры. Представители направления «аграрной отсталости» регулярно в своих текстах пишут что-то вроде «и почему-то среди этого аграрного убожества государство строило сверхсложные каналы между речными системами, создавало какую-нибудь сложную систему благотворительности» (причём, одно и то же принадлежит вдове Императора Павла I Марии Фёдоровне). Всё время русская история и российское государство в этой логике ведут себя не по правилам. Это, в общем-то, основа нашего исторического процесса, в частности, в сфере экономики.

Здесь очень важно и интересно отметить мнение великого французского историка Фернана Броделя. Я вообще считаю, что этот его трёхтомник «Материальная цивилизация, экономика и капитализм. XV – XVIII вв.» нужно прочитать каждому. Я его прочёл, будучи школьником, в возрасте 15 лет и, полагаю, что Бродель в значительной степени определил всю мою жизнь. Большой очерк о нём есть в книге «Восток и Запад после Империи».

О чём говорил Бродель? У него, в отличие от всех наших депрессивных пессимистов, в отличие от квази-мирсистемников, очень позитивный взгляд на русскую экономику – он понимает все её проблемы и слабости, но, тем не менее, подчёркивает, что это самостоятельный мир-экономика. У Броделя есть представление, что экономика, по крайней мере, до промышленного этапа является совокупностью довольно закрытых друг от друга миров-экономик, которые, в общем и целом, совпадают с цивилизациями. При этом, он считает, что Россия – очень удачный случай, потому что в ней сильное государство не позволило в ту же эпоху, когда она оказалась в соседстве с развивающейся экономически Европой, пойти по пути Польши и превратиться в периферию, которую разрушил европейский капитализм. Он говорит, что в России очень рано стал развиваться внутренний рынок и он, в частности, был связан с тем, что наше крепостничество имело совершенно непохожий на восточноевропейское характер. Бродель хорошо показал, что русское крепостничество совершенно не было похоже на польское и было гораздо менее деструктивным для экономики, а когда оно начало таковым становиться, то его очень быстро начали отменять.

Давайте теперь посмотрим на исторические слагаемые русского экономического успеха?

Первый фактор, который определяет почти всё в русской истории, который задал её пространственные границы – фактор великих рек. Нигде в мире не существует такой огромной сложной речной сети, в которую можно войти в Балтийском море, а выйти вблизи Чукотки. Это исключительная привилегия той Северной Евразии, на территории которой образовалась Россия. Это стало нашей первой базовой удачей на этом пространстве, поскольку эти реки позволили создать базовые коммуникации, уникальные, достаточно протяжённые торговые пути. Они создавали возможности государственной экспансии на огромные пространства, в том числе и ресурсоносные. Причём, часть этих ресурсов выявили сильно после того, как мы всё это к себе присоединили. Вытягивая себе один козырь, вытянули их, на деле, несколько. Искали пушнину – а нашли, что там ещё, оказывается, и нефтушка-кормилица. Это в принципе главный природный фактор нашей удачи. После этого оставалось его уже только использовать.

Русская история началась именно с использования речного фактора. Решающим событием здесь оказались арабские завоевания в Средиземноморье. Замечательный бельгийский историк Анри Пиренн в своей знаменитой книге «Магомет и Карл Великий» написал о том, что обычное представление о тёмных веках, наступивших в Европе в эпоху Великого переселения народов, не имеет ничего общего с действительностью. Точно также Европа жила, ничего принципиально не менялось, может быть, чуть-чуть уровень падал, но это и до того было, но, в целом, это была всё та же самая Римская Европа.

Принципиальные изменения начались после арабских завоеваний, когда арабы следом за Ближним Востоком захватили Северную Африку, затем Испанию, откуда практически каждый год доходили до Южной Франции, нападали и грабили Северную Италию. Весь римский мир, который существовал до этого, был построен как раз на средиземноморских коммуникациях – Средиземное море было центральным элементом торговли, обмена людьми и идеями. И тут этот фактор полностью встал. Сохранилась масса источников, которые говорят о том, что ни одна щепка не могла проплыть мимо арабских пиратов, которые там орудовали. Средиземноморье, как решающий экономический узел, с VII по XI века, когда начались Крестовые походы, в общем-то, умерло.

Но это привело к тому, что европейские христианские точки развития сдвинулись на Север. Началось усиление Франкской Империи, достигшей своего выдающегося могущества при Карле Великом. И ей всё равно понадобились связи с Востоком, поскольку ей было что предложить и много чего оттуда хотелось. По Средиземноморью же теперь до Востока было не доплыть. И вот, в этих условиях, с конца VIII века начинается строительство обширной сети коммуникаций по Русской равнине, чьи реки представляли собой самый удобный, в отсутствие прямого пути по Средиземноморью, способ доступа к Востоку мимо арабских пиратов, а также мимо Византии, которая тоже неоднозначно относилась к связям Запада с Востоком. Проще всего оказалось плыть по русским рекам, которые были настолько широки и удобны, что некоторые западноевропейские средневековые географы на месте России рисовали на своих картах пролив. Они реально думали, что там не земля, а какой-то морской пролив, по которому можно проплыть из Балтики на Восток.

По этим торговым путям начинается прокачка огромного количества арабского серебра – в то время Арабский халифат чеканил очень много монет, их дирхем был главной монетой тогдашнего мира. Каролинги чеканили по чуть-чуть, византийцы по чуть-чуть, а арабы чеканили очень много серебряных монет. Наш знаменитый археолог Лебедев в начале 1990-х сосчитал объёмы, о которых можно судить по найденным кладам, и выдал цифру в 4 миллиарда долларов в ценах на серебро на 1990 год. В сегодняшних ценах на серебро это уже 28 миллиардов долларов. Именно столько было прокачано за два века через Русскую равнину. При этом надо сделать ещё поправку на покупательную способность, которая была более высокой.

Получаются сумасшедшие суммы, проходившие через пространство, где жили тогда ещё сравнительно примитивные племена славян, которые, впрочем, неспроста там оказались – в V – VI веках у них происходит малая, но очень важная экономическая революция: от попыток сева пшеницы они переходят к севу ржи, что сразу позволило распространяться очень быстро на Север, и входит в массовый обиход печка-каменка, дающая гораздо больше тепла, что также позволяло селиться более севернее. В итоге славяне дошли до широты Новгорода и даже далее, вступая в симбиоз с еще более редкими финно-угорскими племенами, которые не были аграрными, а занимались охотой и собирательством. Славяне, в итоге, их очень успешно ассимилировали. В какой-то момент, опять же в VIII – IX веках, на Восточно-Европейскую равнину начинают сдвигаться дунайские славяне, как те же поляне. У них был значительно более высокий уровень пограничной с Империей культуры. Однако это не отменяет того факта, что они были племена ещё недостаточно высокого уровня развития.

Мы, конечно, не знаем, кто зарывал эти клады – местные ли жители, какие-то варяжские купцы, проплывавшие теми местами. Часть этих кладов являлась погребальными дарами. Но сам факт того, что огромные деньги шли в этот момент через эту равнину, начал поднимать уровень и формировать ту самую суперструктуру, которая очень быстро, буквально в течении одного поколения, начала приобретать государственный характер. Арабские источники фиксируют неких загадочных русов, плававшими, в основном, по Волге с торговыми целями. Читая ибн-Фадлана, не чувствуешь ассоциации с нами описанных у него этих самых персонажей. Кстати, этот арабский автор стал героем известного фильма с Антонио Бандерасом «Тринадцатый воин», где история с похоронами руса была перенесена буквально на экран (стоит отметить, что фильм снят по сценарию Майкла Крайтона, написанному на основе его книги «Пожиратели мёртвых», в основу которой вошли не только записки ибн-Фадлана, но и древнегерманский эпос «Беовульф»).

Но рядом с этой довольно мирной волжской торговлей, проходившей под «крышей» Хазарского каганата, появляется уже совсем не мирная торговля по Днепру. Там появляется довольно агрессивное государство, о котором Патриарх Фотий пишет, что «поработив живших окрест них и оттого чрезмерно возгордившись», подняло руки на саму Византию. Возникает очень ранняя вертикальная структура, суть которой состоит в следующем: князь собирает полюдье с окрестных племён и отправляется его продавать в Царьград. Для того, чтобы его там хорошо покупали на более выгодных условиях, на Византию время от времени совершались военные походы, результатами которых каждый раз становились торговые договоры, достаточно выгодные для Руси. Из византийской историографии мы не знаем столь же выгодных договоров в это же время ни с кем более. Позднее, конечно, появились венецианцы и генуэзцы, которые вообще всё захватили, но в эти IX – XI века ни с кем таких выгодных торговых договоров, как с Русью, не было.

У князя Святослава Храброго вообще возникла целая идея создания черноморской державы-монополиста – из Киева он желал перенести свою столицу на территорию Болгарии, поближе к устью Дуная, чтобы с Руси шли меха, мёд и рабы, из Чехи – серебро, от греков – золото и паволоки, а князь бы сидел на всём этом и собирал все сливки в качестве державы-посредника. Святослав был первым русским геополитиком и геостратегом, у него было какое-то невероятно развитое для своей эпохи геополитическое мышление – пространственные категории, увязки во единое целое различных экономических потоков.

Русь как государство возникает, с одной стороны, практически посреди «пустыни», посреди материка, где живут разбросанные по огромному пространству славянские племена. Но очень быстро Русь оказывается на высоком уровне. Киев начинает поражать воображение соотечественников и иностранцев. Скандинавы рассказывают про Русь как про Гардарику – страну городов. Это происходит именно за счёт того, что это был контроль над определёнными коммуникациями и над тем серебряным потоком, прокачивавшийся через эти коммуникации. Это была попытка создать достаточно выгодный и прибыльный для своей эпохи бизнес на этих территориях, ориентированный, прежде всего, на рынок в Константинополе.

Далее наступает период т.н. «раздробленности», связанный, прежде всего, с тем, что называется «окняжение» земли. Первоначальной русской элиты становится очень много, это всё князья-Рюриковичи, у которых начинает действовать очень жёсткое «правило Бориса и Глеба», состоящее в том, чтобы не убивать братьев (прямо противоположное, например, порядкам в будущей Османской империи, где каждый новый султан старался вырезать всех своих братьев). В этой ситуации князей становится много.

Суперструктура, которая при Олеге, Святославе, Владимире и Ярославе висела немножко в воздухе, теперь начинает пускать корни (важным фактором укоренения является так же принятие православного христианства). За счёт этого пускания корней структура начинает немного раздробляться, а князья начинают конфликтовать между собой. К этому моменту, уже начинает распадаться соответствующий торговый путь, прежде всего, его волжская часть – Арабский халифат деградирует, серебра там становится всё меньше и меньше. Где-то с середины XII века на Руси наступает «безмонетный период», поскольку больше уже нет этих самых дирхемов. Но, при этом, торговые контакты всё равно сохраняются, с Византией они вообще сохраняются до самого конца. Русские историки, писавшие, что якобы в XII веке никакой торговли с Византией уже не было, очень сильно ошибаются.

На этом фоне начинает выделяться северная русская территория – Новгород. Когда призывали Рюрика его, отмечу, ещё не было, появляется он сильно позже, при княгине Ольге точно уже существует. Новгородцы являются очень влиятельной действующей силой в русской истории этой эпохи, они создают такой несколько сепаратный политический режим. Я, конечно, очень злюсь, читая про «Новгородскую республику», потому что, на самом деле, в ней всё равно был монарх – князь, обязанный быть из рода Рюрика, а уже с конца XII века владимирские князья устанавливают практически полную монополию на то, чтобы быть князьями в Новгороде. Московские же князья устанавливают полную монополию. В случае появления в Новгороде какого-то постороннего князя не из Москвы, Московское княжество немедленно начинает с ним воевать, чтобы вернуть себе обратно контроль. Так что назвать это всё «республикой» ну никак нельзя. «Республикой» оно называлось только потому, что тамошняя олигархия могла решать какие-то внутренние дела с помощью веча, бывшего странным инструментом – то ли собранием олигархов, то ли собранием случайной толпы, но уж никак не всеобщим народным собранием, как мы его себе представляем.

Новгород сохранился в качестве субъекта балтийской торговли, постепенно встроился в Ганзу (хотя надо сказать, что эта вот самобытность у Новгорода началась ещё до появления Ганзы). К чему это его побудило? Понятное дело, что ни о какой аграрной самостоятельности Новгорода речи идти не могло, поскольку там ничего не росло, там только посреди этих рек можно было в ограниченных количествах что-то выращивать и прокормиться было почти нереально. В этом смысле Новгород всегда зависел от Владимиро-Суздальской земли, где ситуация как раз была противоположной, поскольку там располагалось Суздальское ополье – очень плодородные земли насколько возможно далеко на Севере. На протяжении многих столетий этих земель, в общем-то, хватало, чтобы прокормить весь Русский мир. И вот как раз Новгород полностью от этого зависел. Когда новгородцы разгромили Андрея Боголюбского, тот не стал переживать, а попросту отрезал им поставку хлеба, в Новгороде начался голод и они, после своей блестящей победы, подписали договор полностью на условиях владимирского князя.

Но чтобы обеспечить себя в этих экстремальных условиях, Новгороду непременно нужно было торговать, нужно было непрерывно создавать доходы, для чего нужно было продавать продукцию северных промыслов, поэтому Новгород начинает двигаться очень-очень далеко на Север. Новгороду пришлось расширяться на Север – и этим он задаёт направление, показал, что туда можно двигаться и получать с этого хороший доход.

Новгород оказался такой страховочной кассой Руси в период монгольского нашествия, которое было её громадным разгромом, уничтожением многих городов попросту под ноль, уничтожением огромного количества населения, угоном огромного количества квалифицированного населения либо в Поволжье, либо в Монголию.

За предыдущий период, надо сказать. Русская промышленность высоко поднялась, особенно ювелирное дело – Русь была, фактически, одним из главных ювелирторгов тогдашней Европы и Азии. Русские ювелирные изделия шли во все стороны. Монгольское нашествие его практически полностью подрезало, поскольку попросту угнаны были мастера. Угнаны были и каменщики, из-за чего в какой-то момент новые поколения уже плохо понимали то, что было создано до них – в Юрьеве-Польском вы можете увидеть подобное своими глазами.

Был такой замечательный суздальский епископ Серапион, который в 1270-е годы произнёс речь о нашествии, в которой имеется такая замечательная формулировка, описывающая эту эпоху: «Всласть хлеба своего изъести не можем», потому что хлеб этот забирают. По счастью, русские князья довольно быстро переформатировать этот сбор дани из формата приезда баскаков в сбор дани собственными силами с последующей самостоятельной перевозкой её в Орду. Это позволяло много оставить себе.

Что ещё начали делать русские князья, ещё с Александра Невского, которому, вообще-то, новгородцы были обязаны? Они начали трясти Новгород, добиваться того, чтобы он платил за все земли, находившиеся во власти великого князя, добавочные ресурсы. По счастью Новгород торговлей эти добавочные ресурсы создавал.

Есть некоторая интересная загадка, ответ на которую мы вряд ли когда-то узнаем – почему татаро-монголы не пошли на Новгород? Аргумент, что побоялись болот и лесистой местности – слабенький, особенно с учётом того, что монголы прекрасно знали, что это очень богатый город. То ли от них откупились, то ли имелись достаточно влиятельные купцы в стане монголов. Купцы вообще играли у монголов огромную роль, например, разведчиков. И, возможно, они были связаны так или иначе с новгородцами. Так или иначе, но Новгород остался не разгромленным и на протяжении второй половины XIII– XIV века Новгород был своеобразной русской кубышкой, оплачивавшей выживание в условиях ига.

Кубышка была отнюдь не добровольной, поскольку сопротивлялась, как только могла. Один из интереснейших сюжетов в этой истории – это подъём Москвы при князе Юрии Даниловиче, отказавшемся подчиняться Михаилу Тверскому. По всему видно, что его в этом поддерживали новгородцы. Дело в том, что Михаил Тверской хотел собирать всё со всех беспощадно, а Юрий Московский предложил более льготные условия. Так что, Москва первоначально поднималась в борьбе с Тверью в том числе за счёт поддержки Новгорода. В итоге, всё закончилось победой Москвы и ликвидацией полусамостоятельности Новгорода. Причём, Иван III ликвидировал Ганзейский двор в Новгороде и превратил всю эту кубышку в единое государственное владение.

Важно то, что Новгород при этом подсказал целое направление движения – русскую колонизацию Севера. Начались поиски путей прохода туда, прежде всего, конечно же, любимым русским способом – по рекам. Тем более, что в долинах рек всегда температура на 2 – 3 градуса выше, чем на соседнем водоразделе. Соответственно, селился один двор и начинал что-то сеять, потом вырастали сыновья, разделялись и уходили дальше по реке, на Север, ещё и ещё, так что, в итоге, дошло всё до Печенгского монастыря на Кольском полуострове, что у границы с нынешней Норвегией. Важным фактором является и то, что на Севере нападать было практически некому, никакая ордынская рать туда прийти не могла. Зато там были прекрасные промысловые возможности. Начали быстро осваивать морское дело, появились поморские кочи, начали добывать рыбу, «рыбий зуб» (моржовые клыки). Даже сельскохозяйственные возможности на этом экстремальном Севере были не столь уж плохие.

Решающей, опорной историей в этом движении на Север была монастырская колонизация, запущенная преподобным Сергием Радонежским, который изобрёл идеальный механизм воспроизводства русской цивилизации – общежительный трудовой монастырь.

На самом деле, это две существовавшие по отдельности идеи – одна на Востоке, другая на Западе, которые Святым Духом и Сергием Радонежским были объединены вместе. Ещё в древности на Востоке был изобретён общежительный монастырь, где монахи жили вместе, у них всё было общее, но труд там не стоял во главе духовной практики. Труд если и был, то такой подсобный, на продажу – монахи плели корзины и отдавали их игумену и келарю, которые их продавали и на вырученные деньги монастырь жил. Что очень характерно, это была такая городская рыночная среда. С другой стороны, был образец трудового монастыря, но это, прежде всего, Запад, бенедиктинские монастыри, жившие по уставу Бенедикта Нурсийского, где труд считался главной духовной практикой, но, при этом, у них не было жёсткого общежительного устава.

И вот преподобный Сергий Радонежский объединил два в одном – возник общежительный монастырь с упором на трудовую практику, на трудовую деятельность, в той среде, которая требовала коллективных усилий по освоению. Там надо было вырубать лес, выкорчёвывать пни, разбивать огороды, строить мельницы и запруды.

И вот, по следам преподобного Сергия начинается движение его учеников и учеников его учеников преимущественно в северном направлении, которые основывают всё новые и новые монастыри, которые становятся хозяйственными точками и укреплёнными пунктами, страховочными кассами для местного населения. Эта структура, которая ориентирована на принадлежность Русскому государству и конкретно даже Московскому княжеству, растёт и ширится через самую лояльную государству структуру – Церковь.

В XVI веке преподобный Трифон основывает Печенгский монастырь практически на самом Севере – на Кольском полуострове. Он был бывшим солдатом, много повоевал и пошёл отмаливать душу, но делал это очень интересно – постоянно торговал с голландцами и норвежцами. О нём один голландец Симон Ван Саллинген оставил довольно большие мемуары.

Все эти монастыри, как правило, были перворазрядными хозяйственными предприятиями. Уровень преобразования среды показывает, например, Соловецкий монастырь, где игумен Филипп, ставший впоследствии митрополитом Московским и всея Руси, обладал какими-то феноменальными инженерными познаниями (у него есть странные лакуны в биографии, которые наводят на подозрение, что он изучал инженерное дело в Италии) и построил огромное количество прудов и каналов, построил теплицы, где выращивались дыни, совершенно великолепное архитектурное сооружение. Это не соответствовало стандартному представлению о том, что может находиться на этой широте. Здесь стоит вспомнить про Фернандеса Арместо, который в своей книге «Цивилизация» описывает икону святых преподобных Зосимы и Савватия, что вот «фантазия русских изобразила этих монахов с каким-то вымышленным сказочным городом» – а это был просто план Соловецкого монастыря и ничего больше.

С конца XV – начала XVI века Россия начинает пересекаться с европейской зарождающейся капиталистической системой, системой интенсивной торговли. Об этом пишут очень многие авторы – Бродель, Валлерстайн. Есть уникальная контрастная история – история Польши и России, двух славянских государств, соперничающих между собой за одни и те же территории. Расположены они в примерно сходных географических условиях, хотя у поляков, конечно, они несколько получше. Однако Польша полностью интегрируется в европейскую торговлю, становится периферийной державой и полностью самоуничтожается через эту интеграцию. Почему?

В Польше голландцы начинают закупать рожь через Данциг (ныне Гданьск), помещикам-шляхтичам выгодно её продавать – соответственно, им нужна рабочая сила для выращивания ржи, поэтому всех своих крестьян они закрепощают и превращают в совершенно бесправных хлопов, практически плантационных рабов. Они получают огромное количество денег, живут чрезвычайно роскошно, ощущая себя полноправными господами всего и вся, поэтому, в результате, начинают полностью игнорировать королевскую власть. Основными выгодополучателями являются именно эти шляхтичи, а не польские города и не польское государство.

Города, соответственно, начинают падать, государство начинает падать, шляхтичи начинают подниматься и к XVII веку образуется такое понятие как золотая шляхетская вольность – абсолютно ничего невозможно в государстве сделать без полного согласия этих шляхтичей, а на сейме даже появляется знаменитое право liberum veto – один, совершенно занюханный и никому не известный шляхтич мог выкрикнуть Nie pozwalam! и решения, соответственно, не принимались. Понятно, что чаще всего эти крики раздавались со стороны агентов тех или иных крупных магнатских группировок. По факту, это была не «шляхетская демократия», а олигархия, где были всевозможные Радзивиллы, Сапеги, Вишневецкие и прочие, обладатели гигантских владений, которые были больше некоторых стран. Их владения, в том числе, на той же нашей Малороссии, были больше целого ряда европейских стран и абсолютно автономны.

В результате, Речь Посполитая стала постепенно распадаться. В середине XVII века она распалась практически полностью – на неё навалились одновременно Россия и Швеция. По счастью для поляков, но к несчастью для нас Алексей Михайлович решил спасать своего собственного врага – Польшу от Швеции. В результате этого Польша устояла и не была завоёвана шведами, при этом отобрала у нас назад Белоруссию, которую мы вернули только в последней четверти XVIII века. Определённое соображение тут, конечно, было – поскольку полный захват Польши Швецию бы очень усилил, а Швеция была гораздо более опасным противником, нежели Польша, и неизвестно, как бы ещё всё сложилось. Так или иначе, результатом этого распада Польши стало хотя бы возвращение Левобережной Украины.

Как на тот же вызов европейского капитализма отреагировало русское государство? В 1550-х у нашего порога появляются англичане, которых занесло к нам в Холмогоры. Позже, в 1584 году, появляется Архангельск, специально для того предназначенный. Что же тут получилось? Наша торговля с этими европейцами имела абсолютно положительный баланс. Большинство европейских товаров на многих континентах было не нужно, европейцам попросту нечего было предложить, поэтому они везли туда серебро, которое пользовалось спросом. Европейцам было нужно сырьё – лес, пенька, мех. А от европейцев нам нужно было, прежде всего, то самое серебро. В результате сформировалась целая система. Английские пираты типа Фрэнсиса Дрейка, грабили испанские галеоны с серебром из рудников Потос в Новом Свете. И это награбленное серебро везли в Россию, в обмен на корабельный лес и пеньку. Из этого строили новые корабли – и снова плыли грабить испанские галеоны.

В какой-то момент русские поняли, что можно воспользоваться определёнными европейскими смутами – когда Голландия была охвачена иконоборчеством, они начали громить собственные церкви Строгановы произвели массовую закупку голландских икон и колоколов. Всё то, от чего протестанты отказались, закупили и перевезли на Русь русские купцы. Но, прежде всего, востребовано было серебро, и оно, в первую очередь, оседало в государственной казне.

Российское государство, когда появилась эта точка входа, там, где в большинстве других столкновений европейская капиталистическая система другие государства ослабляла, смогло сделать это своим фактором усиления. Награбленными Дрейком деньгами мы строили свою артиллерию, платили жалованье стрельцам и так далее. Русское государство всё использовало для себя.

Поскольку одним из наиболее востребованных товаров на европейском рынке была пушнина, появилась очень важная мотивация расширять государственную территорию и зону контроля всё дальше на северо-восток. По сути, повторился сценарий с потоком дирхемов, только если он тогда шёл мимо нас, то здесь уже серебряный поток шёл прямо к нам, и мы стали его эксплуатировать для себя по максимуму.

С точки зрения торговой структуры этой эпохи Русское государство превратилось в государство-пушного торговца. Важно понимать кое-что про меха – это не предмет роскоши для той эпохи, это сейчас у нас с центральным отоплением это кажется таковым, а тогда это был такой энергоноситель, фактически энергосберегатель. Меха позволяли затрачивать и терять гораздо меньше тепла. Все, кто мог позволить себе меха, старались всячески их себе приобрести. Предметом роскоши был шёлк, однако он тоже имел полезные функции, например, в нём гораздо хуже выживали паразиты, в частности, блохи, поэтому он также был весьма нужен.

На XVI– XVII века Русское государство превращается в государство-мехоторговца, которое продвигается всё дальше и дальше на Восток, собирая при этом с инородцев ясак – дань мехами, которые те добывали сами и несли русским властям. Появляются собственно русские пушные торговцы, которые движутся всё дальше и дальше. Но самым крутым эпизодом была, конечно же, Мангазея, находившаяся недалеко от устья Енисея – там был попросту натуральный пушной Клондайк в первые десятилетия XVII века и там прибыльность составляла 3 000% с каждой шкурки. Те, кто занимались тогда добычей и продажей меха, были по тем временам, фактически, самыми настоящими миллионерами, правда, специфическими, несколько полуподпольными. Но государству потребовалось с их частной инициативой бороться.

Здесь вышла целая история. Самый главный виновник русофобии в мировой истории Герард Меркатор придерживался идеи, что можно через Россию по Северному пути пройти в Китай и Индию и сломать испанскую монополию. Можно войти либо в устье Оби и дальше дойти до Китая (не очень представляя себе масштабы внутренних азиатских пустынь), либо же оплыть по океану на Севере (не зная, что есть такое печальное явление жизни, как Таймыр). В результате англичане начали воспринимать Россию не только как транзитную территорию, но также и как проблему – потому что там сидит московский царь и мешает им куда-то пройти. Многие англичане просили, чтобы их пропустили в Персию. Началась целая система государственной политики России по недопущению их туда.

В 1580 году англичане начинают строить проекты – задвинуться глубоко в Северный океан, захватить остров типа Вайгача и превратить его в подобие Гонконга, а оттуда уже ползти в Китай дальше. Видимо, это всё стало известно Строгановым, отвечавшим за восточное направление. У них были огромные связи в Европе. Дом Строгановых, фактически, стали таким русским аналогом Ост-Индской компании.

Когда до Строгановых дошла информация о замыслах англичан, было принято решение незамедлительно действовать – и в Сибирь отправляется отряд казаков под командованием Ермака Тимофеевича. Эту экспедицию невозможно понять, если думать, что она носила узко-завоевательный характер. Нужно было устанавливать суверенитет над данной территорией. В течение конца XVI века Россия устанавливает его в бассейне Оби – и тем самым на планах англичан ставится крест, поскольку даже если бы они как-то попали в устье Оби, то пройти дальше им было бы попросту нельзя, поскольку над рекой был установлен контроль Русского государства.

Когда Россия значительно ослабевает после Смутного времени, правительство принимает достаточно жёсткое решение – никакого частного контрабандного обогащения от всей этой пушной лихорадки на Севере не допускать. Всё должно было идти в казну, иначе государство не выдержит и не выживет. Для этого государство блокирует Мангазейский морской ход. На середине Ямала, через которую этот путь шёл, были выставлены стрелецкие посты, осуществлявшие блокирование. Задача была очень проста – чтобы весь товарный поток из Мангазеи шёл только сухопутным путём, под контролем государственных застав, дабы в казну уплачивались налоги. Для того, чтобы англичане и голландцы сами не начали ломиться через ту же Новую землю, предпринимается целая кампания по демонтажу поклонных крестов, которые устанавливались с определённым направлением – верхняя перекладина показывала Север, нижняя – Юг. Чтобы по этим знакам иностранцы не могли ориентироваться, их были вынуждены сносить. Это было необходимо для того, чтобы северные русские моря не были использованы для ограбления России иностранцами.

В XVII веке Россия превращается в очень интересное с экономической точки зрения государство – оно огромное, оно движется на Юг, в Дикое поле, где появляется высокопроизводительная аграрная экономика, сильно ограничиваемая набегами крымских татар, которые угоняли немалую часть населения в рабство. Для защиты строятся одна за другой засечные черты. С появлением Большой Белгородской засечной черты, эти набеги начинают разбиваться и всё это пространство осваивается достаточно спокойно. На Севере есть пушная торговля. Хлеб тогда на мировой рынок Россия не поставляла, лишь иногда продавая его каким-то государствам в своих политических целях, в частности, была продана огромная партия хлеба Густаву Адольфу для того, чтобы Швеция вмешалась в Тридцатилетнюю войну и тем самым ослабила Польшу.

Огромное значение имело скотоводство в Малороссии, где были т.н. черкасские быки – просто главными экспортными товарами в это время были продукты переработки сырья, например, такая замечательная вещь как юфть, очень хорошо выделанная кожа, которая шла на сапоги, ремни и прочее подобное. Россия продавала гигантское количество этой юфти на европейские рынки. Собственно, это была одна из загадок, почему Россия была очень мотивирована на присоединение Малороссии, поскольку там был лучший источник скота для производства этой самой юфти.

В России очень рано формируется наш национальный рынок, довольно приличных масштабов. При этом интересно, что центральную роль в этом уже вполне сложившемся внутреннем рынке России играли важные узловые точки – ярмарки. Это было одно из главных системных отличий от Запада в это время, что у нас не так интенсивно развивались города, точками пересечения товарных потоков были именно ярмарки. Иногда это была ярмарка локальная, иногда – международная. Примером такой была Макарьевская ярмарка, впоследствии ставшая Нижегородской, куда приходили купцы, шедшие из Персии, и мореплаватели с Запада. Это единственная точка, где при контроле и посредстве русских купцов они могли встретиться, где могли встречаться персидские и английские товары. И того, и другого было довольно много. В частности, именно тогда началась традиция того, что Иран был главным оружейником России – поставлялись доспехи и оружие. На многих тогдашних шлемах русских воинов были шлемы с арабской вязью, что означало их импортное происхождение. Такие шлемы вообще считались лучшими.

Русские купцы очень чётко чувствовали (и правительство их в том поддерживало), что если тем же англичанам дать волю и дать возможность раскинуть широкую сеть поставок, то очень скоро купцы разорятся, а государству от того будет убыток. Главная технология Запада, которая работает всегда и везде, это при коммуникациях с другими странами и народами разрушить или проигнорировать верхний уровень, общаясь непосредственно с производителем. Это было проделано с американскими индейцами. До какого-то момента у тех усложнялись политические структуры, вожди становились всё более серьёзными и богатыми, а потом англичане научились закупать всё непосредственно у охотников. В итоге все эти сложные структурированные племена начали распадаться, потому что эти охотники превратились в наёмников компаний.

В России была аналогичная опасность с Севера – что, зайдя через Архангельск, англичане раскидают там сеть непосредственных контактов, обходя казну и местных купцов, после чего наша экономическая система начнёт деградировать. Поэтому их начали жёстко ограничивать, прежде всего с помощью таможенных уставов, носивших достаточно протекционистский характер, если не по отношению к промышленности, то по отношению к торговле. В какой-то момент, англичан выгнали попросту напрямую – обосновав это тем, что они казнили своего короля Карла. На несколько десятилетий англичане были просто выдворены из России, а соответствующие возможности получили голландцы, у которых была гораздо менее агрессивная бизнес-модель, в тогдашней Европе они пользовались репутацией действительно честных торговцев, в отличие от англичан, которые старались перейти на максимально колониалистскую модель.

Очень характерной историей этой эпохи, которая показывает очень высокий уровень управляемости и принятия решений, является денежная контрреформа Алексея Михайловича, проведённая им после Медного бунта 1662 года. Тогда шла война за Малороссию, требовавшая денег, в результате чего их стали изготовлять из меди. Поначалу всё неплохо работало, а потом их начали очень активно подделывать, причём на некоторых боярских дворах появились свои центры чеканки, к тому же медная система была неустойчивой и начала деградировать, началась страшная инфляция. В 1662 году дошло до бунта.

После того, как бунт случился, правительство предпринимает возвращение к устойчивому серебряному обращению. Для этого, разумеется, нужно было много серебра, много иоахимсталеров, которые можно было взять только с помощью торговли. Было принято решение, что есть шесть заповедных товаров – пенька, поташ, смольчуг (густая смола), говяжье сало, юфть и соболя, то есть все важнейшие статьи тогдашнего русского экспорта. Вся продукция за несколько лет на эти заповедные годы сдаётся в казну, которая пишет расписки, по которым частично потом даже расплатились, продаёт сама и всё серебро получает себе. За несколько лет был скоплен такой большой фонд серебра, что стало возможным восстановить полное, без изъятий, серебряное обращение и, соответственно, финансовую стабильность в стране.

Очень специфичным в эту эпоху было русское купечество. По большому счёту, это был аналог корейских «чеболей» – это были люди, которые занимались всем и сразу. У них не было узкой специализации, они специализировались только на создании прибыли. Они очень активно этим занимались. Были довольно выдающиеся персонажи, как Никитников из Ярославля, первоначально повздоривший с Козьмой Мининым, который приказал его посадить под арест, изъять строго по тогдашнему принципу ополчения 2/3 имущества, после чего включить в «Совет всея земли». Никитникова действительно туда включили и дальше он остался успешным торговцем, зарабатывавшим огромные деньги. Интересно, что купцы Строгановы в этой ситуации сами, первыми профинансировали ополчение и потом в челобитных Государю через много лет напоминали, что вот они тогда дали огромные деньги и никогда их назад не требовали.

В XVII веке, как мы знаем, укрепляется крепостничество. На эту тему любят спекулировать заявлениями, что вот «такое у нас людоедское государство, которое может жить только за счёт попрания народа». На самом деле русское крепостничество было довольно специфичным по отношению к современному этой эпохе «второму изданию крепостничества» в Восточной Европе, строившемуся на идее, что нужна рабочая сила для товарного производства хлеба для продажи на Запад. В России эта плантационная идея появилась только у южнорусских помещиков уже только в конце XVIII – начале XIX веков. До этого главным смыслом крепостного права было стремление удержать производителей дохода, которые могли бы обеспечить дворянскую конницу.

Задача была не в том, чтобы они создавали какой-то товарный продукт для глобального рынка, а в том, чтобы обеспечить воинские подразделения, их боевые единицы в виде помещиков. Это действительно была задача не тривиальная – огромная страна с открытыми границами, с очень высокой подвижностью населения. После завоевания Казани с Севера начинается массовый отток населения в сторону покорённой местности. В одночасье многие северные сёла пустеют, зато начинают появляться сёла на Волге (что также было весьма полезно для государства, поскольку давало в этих местах немало русское население и позволяло там закрепиться и русифицировать этот край).

На самом деле, крепостное право исходно было направлено не против крестьян, а против других помещиков, потому что они или переманивали к себе крестьян, или же приезжали и захватывали их насильственно, соответственно, увеличивая количество рабочей силы у себя, уменьшая его у тех, кого не очень сильно любили. Ради сохранения рабочей силы и была создана крепостническая система. То есть, чтобы у каждого государева воина было определённое количество людей, которые бы платили ему оброк, чтобы тому хватило на коня, оружие и доспехи, а также на прокорм в походе.

Везде, в зоне преимущественного внимания миловской теории, то есть где урожайность ниже всего, аграрная экономика довольно быстро ушла на нет. Там главным делом стали отхожие промыслы – крестьяне уходили очень далеко, иногда за десятки вёрст, а то и за сотни, и зарабатывали там деньги. Работали бурлаками, плотниками, строителями, появились ткачи, прочие ремесленники. На самом деле, значительная часть по юридическому статусу крестьянского населения России в XVII, потом в XVIII и XIX веках фактически представляла собой пролетариат, причём нельзя сказать, чтобы сильно страдавший, если сравнить его с английским пролетариатом начала промышленной революции, потому что они нанимались добровольно, достаточно часто за хорошие харчи. Всё, что от них требовалось – чтобы их помещик своевременно получил от них деньги. Вот когда кто-то уклонялся от этого и зарабатывая на отхожих промыслах большие деньги, при этом фактически сваливая всё на свою общину по правилам круговой поруки, то он считался уже нехорошим человеком.

Идёт активное развитие крестьянских мануфактур. Подавляющее большинство русских капиталистов XIX века были выходцами из крепостных крестьян – начиная крепостными, они выкупались на волю, причём. Иные помещики при этом старались выдавить из них как можно больше денег либо навязать единовременный большой выкуп. За счёт некоторых корпоративных связей подобное удавалось обходить.

Собственно, одним из секретов распространения старообрядчества и всяких сект было наличие сообществ деловых людей, которым можно было доверить свой капитал. Ты переписываешь на них все свои капиталы и выкупаешься как не очень богатый человек, а потом опять превращаешься в богатого. Для этого нужно было что-то большее, нежели самая обычная близкая дружба. Так что по этой причине различные подобные религиозные сообщества, в том числе и секты, пользовались большой популярностью в те годы среди деловых людей.

В середине XIX века Россия обладала масштабной, созданной самими же крепостными крестьянами промышленностью. Имевшаяся тогда у нас структура крепостничества провоцировала развитие рыночной экономики – на этом особый акцент делает Бродель. Вместо того, чтобы подчиниться внешнему миру, когда ты создаёшь богатства, которые твой пан продаёт немецким и голландским купцам, а прибыль от этого оставалась у него, здесь ты должен получить деньги, которыми расплатиться с помещиком и оставить что-то себе на дальнейшее развитие. В противоположность польской системе, эта система максимально провоцировала деловую активность и промышленное развитие.

Были, конечно, сектора, где промышленность создавалась государством целенаправленно – прежде всего, металлургия. В своё время писатель Алексей Иванов выпустил книгу «Горнозаводская цивилизация», посвящённую уральской промышленности. Я до сих пор под впечатлением от прочтения этой книги мечтаю проехаться по всем этим заводам, которые там описаны и показаны. Это действительно такой загадочный и интересный мир, возникший в начале XVIII века. Опять же у нас это часто представляли неправильно – «вот, пригнали крестьян, беспощадно там их эксплуатировали», рассказывая историю про Невьянскую башню с потонувшими в подвале людьми и всё в том же духе. Но по факту было создано целое рабочее сословие с очень высоким уровнем самосознания. Когда шёл Пугачёв, то рабочие активно обороняли свои заводы и большую часть, надо сказать, успешно оборонили, поскольку это было их родное дело.

Основывалось всё это на водной энергетике, где главным двигателем было водяное колесо. Соответственно, рядом с каждым заводом создавались искусственные пруды и плотины, на которых всё и запускалось. Фактически, эта самая горнозаводская цивилизация сама выкормила своего могильщика – английскую промышленность, потому что в Англии в какой-то момент появился ресурс, в России не оценённый – уголь. Все наши чугун и сталь шли туда, соединялись с английским углём – и появлялась английская промышленность, которая в какой-то момент сильно определила русскую промышленность на несколько десятилетий. И так получилось, что они совпали с эпохой развития в России прессы, публицистики, общественной мысли, журналов – и так сформировался имидж «вечно отсталой России». Если бы журналы у нас появились в горнозаводскую эпоху, то был бы у нас стереотип супер-развитой страны с мега-металлургией.

XIX век — это эпоха продуманной протекционистской политики, которую при Николае I проводил Егор Францевич Канкрин, а при Александре III и Николае II – Сергей Юльевич Витте. При этом нужно помнить, ни одно принципиальное решение не принималось без инициативы, мнения и воли Императора.

Деятельность Канкрина напрямую вытекала из позиции Николая I, который пытался обустроить Российскую Империю как национально-бюрократическое государство, которое было бы максимально модернизировано, но при этом без всякого либерализма. И, в общем, он весьма преуспел – создал российскую бюрократию, которая сохранилась до наших дней и, в принципе, совсем неплохая.

Александр III точно также начала проводить системный курс на индустриализацию – но между ними был трагичный провал при Александре II. Связан этот провал был с тем, что освободились крестьяне и появился свободный массив мобильной рабочей силы (хотя тоже не надо это преувеличивать, поскольку она ещё до этого была мобильна в формате отходничества, можно было основывать новые предприятия) начинается эпоха грюндерства. Но, при этом, правительство Александра II – это последовательные и убеждённые фритредеры. Они полностью открывают русский рынок для товаров английской промышленности, государство практически никак не поддерживает. Если первоначально железные дороги строились как государственные, то потом, в какой-то момент, начинается их маниакальная распродажа, вопреки сопротивлению министра Мельникова. В итоге, всё это всё равно было выкуплено по инициативе Витте в казну – можно было два раза не вставать. Вот в этот благоприятный момент для промышленного роста русская промышленность оказалась практически без государственной поддержки. Если бы в этот момент была поддержка уровня Александра III, то ни о какой «отсталой» России никто бы не смог даже заикнуться. А так два десятилетия были потеряны. Огромная крестьянская масса не знала куда себя деть, потому что в этой новой экономике на тех местах, на которых находилась, была и тогда совершенно излишней.

Но начинается эпоха Александра III и Николая II и Витте – эпоха действительно масштабной индустриализации. Здесь я отошлю к книге Андрея Борисюка «Рекорды Империи. Эпоха Николая II». Она очень интересная тем, что там не только собран интересный материал, но ещё и великолепно визуально представлен в виде картинок, графиков, фотографий, в виде чётких запоминающихся тезисов.

С этой эпохой связана одна очень вредная мифологема, которую придумали с германской подачи российские оппозиционеры, а потом усиленно повторяла коммунистическая пропаганда — это мифологема «голодного экспорта». Якобы Россия осуществляла экспорт зерновых за счет внутреннего потребления. Министру финансов Вышнеградскому приписывали нелепую фразу «Недоедим, но вывезем». Необразованные люди представляли эту картину как аналог советской ситуации 1932 и 1946 годов, когда советская власть устроила голод именно по этой формуле — у колхозных крестьян изымалось зерно и вывозилось на Запад или в страны Восточной Европы, чтобы получить валюту или оказать политическое влияние.

В Российской Империи была чисто рыночная экономика и там не было способов изъять у крестьян зерно. Крестьян продавал его, имея в виду свою выгоду. И внутренний рынок в России всегда доминировал над внешним. Когда в некоторых губерниях обозначался недород, то там возрастали хлебные цены и поток поставок устремлялся именно туда, а не заграницу.

Утверждать, что правительство принуждало крестьян к такой продаже высокими платежами тоже нет оснований, для власти характерно было скорее всепрощение, которое не всегда шло крестьянам на пользу. Например, в годы неурожаев, ожидая правительственной помощи, крестьяне продавали всё свое зерно подчистую по высокой цене, исходя из того, что семенную ссуду правительству будет вернуть дешевле, а может быть её и простят вовсе.

Ну а главное, основным потребляемым русским крестьянином зерном были рожь и овес, основными экспортными культурами были пшеница и ячмень. Экспорт ржи из России никогда не превышал 8,2% годового урожая. На экспорт шла востребованная на мировом рынке пшеница — пиком её экспорта был 1897 год, когда было вывезено 45,9% урожая. Что характерно — год был очень неурожайный, однако ни о каком «голоде 1897-98 гг.» никто не слышал.

В царствование императора Николая II одновременно шли как рост урожайности зерна, так и сокращение его вывоза. В 1893-98 гг. средний урожай ржи составлял 1 млрд. 157 миллионов пудов, из которых вывозилось 6,6%, в 1909-1913 — 1 млрд. 378 млн. пудов, из которых вывозилось 3,5%. Средний урожай пшеницы составлял в 1893-98 632 млн. пудов, из которых вывозилось 32,7%, а в 1909-13 — 1 млрд 103 млн. пудов, из которых вывозилось 24,3% (см. Давыдов 2018: 100).

Иными словами, Россия при двух последних царях не развивалась за счет голода, а развитием побеждала голод. К концу истории монархии о «голоде» даже в понятиях публицистики 1891 года можно было просто забыть. К сожалению ненадолго, так как в 1921 году большевики показали русским крестьянам что такое настоящий голод. А в 1932 продемонстрировали как устроен настоящий «голодный экспорт» — в условиях обвала цен на зерно на мировом рынке тотально конфисковав зерно колхозов ради экспортной валютной выручки, которая должна была в теории пойти на «индустриализацию» коммунистическая власть спровоцировала Голодомор с гибелью около 7 миллионов человек. Иными словами, с легкостью было сделано нечто совершенно запредельно немыслимое для царского правительства.

«Царизм» в своей промышленной политике благополучно обходился без людоедства, сочетая использование государственных интервенций, стимуляции рыночных сил, развитие инфраструктуры.

Ключевым принципом виттевской индустриализации была “замена труда капиталом”. Ставка была сделана на… новейшие технологии. На русские фабрики и заводы ставилось самое капиталоемкое, самое современное и эффективное машинное оборудование, которое компенсировало недостатки в подготовке рабочих и слабость предпринимателей. Эти сверхсовременные немецкие и американские машины ставились на гигантские заводы, так как модернизация в большом масштабе была проще. Начали появляться собственно русские технологии, скажем самые современные доменные печи.

При этом на Россию парадоксальным образом работала её пресловутая «отсталость». Старое оборудование и старые технологии не стесняли установку и развитие новых, как это было в Англии. Россия опережала даже Германию, индустриализовавшуюся раньше. Отставание (незначительное в историческом масштабе) позволяло быть сверхсовременными.

Император Александр III с самого начала осознал главный принцип русской индустриализации. Все экономические процессы в России из-за её огромности будут протекать медленно. Чтобы добиться отдачи от масштаба необходима общенациональная транспортная инфраструктура. Промышленный рывок таких стран как Франция или Германия связан был с быстрым введением в оборот ресурсов (прежде всего угля и руды) на достаточно ограниченной территории, которая была быстро доведена до идеальной транспортной доступности. В России колоссальные ресурсы были разбросаны на огромные расстояния, чтобы мобилизовать их на сравнимом с западными странами уровнями нужно было строить, строить и строить железные дороги.

Уникальный, геоисторического масштаба проект Транссибирской магистрали, энергично и волево предначертанный Александром III и доведенный до конца Николаем II, должен был стать становым хребтом всей разветвленной сети русских железных дорог, часть из которых строилась как раз в соображениях укрепления продовольственной безопасности, остережения от голода, вовлечения отдаленных уголков в жизнь всего большого русского государства и всей мировой экономики. За 23 года царствования Николая II (названные клеветнической советской публицистикой «23 ступени вниз») прирост протяженности железных дорог общего пользования был наивысшим за всю историю страны — 46 тыс. километров. Для сравнения 1917-1940 — 25 тыс. км., 1940-1963 — 22,5 тыс. км.

Россия стала страной локомотивов (17 тыс. паровозов за 1895-1916 годы, показатель не превзойденный в СССР никогда); Россией автомобилей (в 1916 году было заложено несколько автомобильных заводов, в том числе и тот, который большевики присвоят себе, объявив его заводом ЗИС, а затем ЗИЛ); Россией электричества.

Очень люблю знаменитое фото «Лампочка Ильича». Она интересна в своём неурезанном виде, в каком она крайне редко публиковалась в советской прессе – там видно, что выше портрета Фрунзе висят иконы. Эта лампочка точно старше этого крестьянина, которому не больше 35 – 40 лет. Лампочку эту в 1874 году изобрёл Александр Николаевич Лодыгин – это классическая лампа накаливания, которую, конечно, пытался раз за разом украсть себе величайший плагиатор всех времён и народов Эдисон (в какой-то момент провели анализ всех его изобретений и пришли к выводу, что сам он изобрёл только фонограф, который сам по себе никаким прорывом не стал – всё же остальное у него было в той или иной степени наглым плагиатом). Лодыгин свою лампу накаливания всё время усовершенствовал, потому что эта несчастная вольфрамовая нить, которая нас всех бесит тем, что перегорает, по сравнению с тем, что было тогда, выглядит намного лучше и перегорает в сотни раз реже.

Лодыгин уехал работать в Америку к Вестингаузу и достаточно долго у него работал. Но в итоге, он вернулся в Россию, занимался электрификацией, разработкой всевозможных планов, на основе которых выстроен был план ГОЭЛРО, занимался всевозможными трамваями. В конечном счёте, он вообще увлёкся летательными аппаратами и хотел опередить Сикорского в создании вертолёта. Предреволюционные десятилетия Лодыгин уже проработал в России, потому что та индустриальная среда, которая здесь формировалась, уже стала для него достаточно благоприятной. Ко всему, он ещё и был членом Всероссийского национального союза – партии русских националистов и одним из её идеологов.

Можно задаться простым вопросом: почему все три города в Подмосковье, имеющих в названии корень «электро» возникли при царе Николае II и в связи с индустриализацией, проводившейся в его время?

Электрогорск (основан в 1912 году, до 1946 — Электропередача) — возник в 1912—1914 годах как посёлок при строившейся первой в стране электростанции, работающей на торфе, спроектированной инженером Робертом Эдуардовичем Классоном. Объединившись в 1915 году через Глуховскую ТЭЦ (1900), Богородскую и Измайловскую подстанции с Московской ГЭС-1 (1897), а в 1919 году с Орехово-Зуевской ТЭЦ (1905) и понизительными станциями в Павловском Посаде в энергосистему, весь комплекс со станцией стал технологическим прорывом в энергетике промышленности Московского индустриального района.

Электросталь (основан 1916, до 1928 года — Зати́шье) — начало городу положили два завода, которые были заложены именно в 1916 году. Это были электрометаллургический завод «Электросталь» и Богородский снарядный завод.

Электроугли — в 1899 году на территории посёлка Горки был основан завод «Московское товарищество производства электрических углей».

Русская индустриализация проводилась при помощи высокотехнологичных рывков — внедрения новейших машин, наиболее совершенных технологий, как вышеупомянутая электроплавка стали. Прорыв достигался за счет мобилизации капитала — как внутреннего, так и иностранного, прежде всего французского (и это, напомню, было не колонизацией, а напротив, деколонизацией, освобождением от германской зависимости).

Очень важным аспектом этой эпохи было включение в промышленное развитие фактора НТР (научно-технической революции) – до этого он в достаточной степени не срабатывал. Все помнят про паровую машину Ползунова, паровоз отца и сына Черепановых и всё в том же духе, что опять же использовалось в риторике про «вековую отсталость». На самом же деле просто не существовало системы интеграции НТР в экономический рост. Начало, впрочем, было положено ещё до Александра III. Известный наш металлург Путилов в значительной степени начал факторы НТР использовать, например, при обратной разработке германской стали или германских снарядов. Но уже при Александре III и Николае II ведётся систематически интеграция научно-технических достижений в конкретное производство.

Последнее, что мы имеем до революции – столыпинская реформа, опять-таки попытка политического рывка. Отметим, что вся эта история в моём изложении состоит из решений, всевозможных ноу-хау, которые находят суперструктуры для продолжения развития, усиления, расширения и укоренения. И вот, конечно, столыпинская попытка была очень важной и очень значимой, но, как все понимали, немножко запоздалой, потому что ей нужно было бы побольше времени, которого-то как раз и не хватило.

Суть попытки Столыпина состояла в том, чтобы получить гражданское общество, оно же – потребительский рынок, которое будет заниматься самоподдержкой этой промышленной системы. Столыпин, в некотором роде, здесь получается, как наш Форд и отчасти как наш Кейнс. Форду и Кейнсу пришла в голову гениальная идея – надо давать людям деньги, чтобы они у вас на них что-то покупали. Идея Столыпина, в общем-то, состояла в том же самом – нужно создать массовый слой людей с деньгами, чтобы они покупали продукцию российской промышленности, ну и чтобы они были хозяевами, которым есть что терять при революции. Если бы в этот момент, страна на этом удержалась, то мы имели бы принципиально иную картину ХХ века. Отчасти по-столыпински пыталась жить советская власть в эпоху НЭПа, но уже с другой надстройкой, после травмы революции и гражданской войны, в условиях разрухи и деиндустриализации. Проблема НЭПа была именно в том, что эта система самоподдержки промышленности в должной степени не сработала, но не потому, что она не могла сработать, а потому что не надо ломать то, что хорошо устроено.

Как сломали то, что хорошо устроено, очень наглядно видно на картинке из учебника истории СССР за 9-й класс, по которому меня учили в моём советском детстве. Если тебе не заморочили голову, и ты умеешь анализировать то, что нарисовано на картинке, то она становится абсолютно саморазоблачительной.

Первое – это практически полный снос промышленности, сельского хозяйства и всего, что только можно за время гражданской войны. Пытаются объяснить именно ей, последовавшей в ходе неё разрухой. Есть один нюанс – в произведениях автора Ульянова, он же Ленин, чётко написано, что «нашей задачей является гражданская война с эксплуататорами» – прямой программный пункт большевицкой партии. Результатом этого пункта стали три цифры – что к 1928 году, то есть после восстановительного периода советской промышленности Россия занимала по промышленному производству то же место в мире, что и в 1750 году – 5%. При том, что к моменту перед революцией она дошла до 13%. Этот показатель будет, по большому счёту, превзойдён только после Второй мировой войны.

Дальше – эффект потерянного десятилетия. Мы видим на всех этих графиках советского учебника цифры 1913 (это очень лукавая цифра, исходя из того, что это якобы война и должен быть промышленный упадок, тогда как на деле российская промышленность в 1914 – 1917 годах росла с сумасшедшей военной скоростью, особенно в критических хай-тековских отраслях) и 1928 – почти везде видим либо провал, либо незначительный рост (по электроэнергии я посмотрел – эта цифра еще и подделана) и только уже в индустриализацию начинается полноценный экономический рост. Так что мы, по сути, имеем дело с провальным десятилетием.

А третья картинка – самая разоблачительная, причём, её создатели явно не понимали, «что тут такого» и что здесь не так. Вообще-то, если производство средств производства составляет 53,4%, а производство средств потребления – 46,6%, то у вас какие-то огромные проблемы в экономике, потому что производство средств производства нужно для того, чтобы создавать средства потребления. Если вы произвели такое количество средств производства, а у вас такая малая доля средств потребления, то это значит, что у вас что-то в экономическом планировании жесточайше не так. Это значит, что произведенные вами средства производства ничего не производят. По большому счёту, вы население морите голодом, и оно у вас ходит раздетым.

Система тотального планирования хороша с абстрактно-рациональной точки зрения и ты никогда с её помощью не произведёшь изобилия, потому что суть планирования в том, чтобы у тебя приход совпал с расходом – и ты должен сознательно планировать просроченные продукты, никем не купленные товары. Причём, ещё нужно хорошенько распланировать, куда они поедут, где их купят, где не купят – всё то, с чем советская система так никогда до конца и не справилась. Всё время возникал дефицит то там, то тут, именно потому, что всё было чётко спланировано впритык. Где-то всё буквально сметали с прилавков, а где-то на станции в Казахстане в книжном киоске лежали сочинения Николая Кузанского из серии «Философское наследие», в погоне за которой в Москве вас просто могли бы убить.

Что при всём этом можно сказать хорошего о вкладе советской модели в эту эпоху? Это то, что всё-таки советская система была основана на принципах индустриализма. Виднейшие советские вожди, включая Сталина, были помешаны на идее создавать промышленность. Это было, конечно, такое листианство для бедных, но всё-таки листианство. То есть советская власть ориентировалась на развитие производств с возрастающей отдачей. А могло бы быть по-другому – вполне могла возникнуть экономическая модель «советская Россия как республика мелкого социалистического крестьянства», которое никакой промышленности создавать не пытается. Конечно, такая политика, возможно, была бы более щадящей по отношению к народу, который бы не использовали до такой степени как расходный материал.

Большевики базировались на огромном индустриальном фундаменте, созданный индустриализацией, совершенной при Александре III и Николае II. При этом, однако, лицемерно делая вид, что её никогда не было. «Мы страну из состояния голода, строну громадную с маленькими очагами промышленности, полудикую, мелкокрестьянскую, полусредневековую страну, мы эту страну вывели и поставили на новые рельсы», — рассуждал Сталин перед выпускниками военных академий Красной Армии 5 мая 1935 г.

Необходимость объявить одну из высокоразвитых стран мира «полудикой» и «полусредневековой» не была случайностью. Большевистские методы управления Россией годились в одном, и только в одном случае: если бы они использовались для управления абсолютно отсталой, дикой страной, Белым Конго, не имевшей в принципе никаких шансов для того, чтобы эволюционным путем без насилия и террора преодолеть эту отсталость. Тогда для того, чтобы завести грамотность, промышленность, культуру, науку и в самом деле можно было позволять себе делать с туземцами что хочешь — бить, расстреливать, сгонять в лагеря и шарашки. Собственно, и по сей день при апологетике сталинизма главный аргумент звучит так: «страна отстала от передовых государств, нас бы уничтожили, поэтому расстрелы были оправданы во имя индустриального рывка».

Большевики покончили с капиталистами, а значит и с капиталом. Единственным способом достичь промышленного прорыва остался дешевый принудительный или по заниженной цене труд. Снижение потребления, снижение зарплат и цены труда, снижение издержек. Так возникла знаменитая сталинская модель индустриализации, пришедшая на место царской — принудительный труд в деревне, принудительный труд в городе, принудительный труд в лагере.

Экспериментальным путем было доказано, что возможно основать индустриальную экономику на рабском труде. Правда иногда капитал все же требовался — занять его у ограбленных в 1917 году французских рантье отныне было нельзя, его можно было достичь только за счет экспорта — и тогда, как выше было указано, советская власть продемонстрировала что такое настоящий голодный экспорт, уморив миллионы человек ради расплаты с американским конструкторским бюро Альберта Кана, которое проектировало большинство советских промышленных объектов.

Но, все-таки, фокусировка советской власти на создание сложных промышленных объектов имела свой смысл и свою ценность, хотя, с моей точки зрения, такая более органическая модель индустриализации, которая была до революции, была гораздо предпочтительнее.

Дальше последовал очень интересный период советской истории – период больших нефтяных открытий. Есть прекрасная книга Славкиной «Российская добыча», где об этом очень хорошо рассказано. Сначала в послевоенные годы открывается Волго-Уральская нефтегазоносная провинция и начинает активно осваиваться в 1950-е – 1960-е годы. Это даёт совершенно колоссальный эффект.

Что же происходит? Наверное, все помнят «бериевскую амнистию» 1953 года. Эта огромная трудовая армия бесплатной рабочей силы, которая, будем честны, с сомнительным результатом строила всевозможные каналы, полярные железные дороги и вот была распущена. А потом значительная часть этих объектов, особенно тех же каналов на Русском Севере, буквально через 10 – 15 лет, была благополучно построена – потому что подогнали экскаваторы и другую технику. Что это позволяло сделать? Наличие принципиально другого количества топлива, которое позволяло всё и вся механизировать. Если у тебя есть бензин, то уж железку ты как-нибудь под это подгонишь.

В результате, «оттепельное» поколение советских людей жило уже в мире, где чтобы получить массированный дешевый труд не обязательно сажать много людей в лагерь, где за тебя может поработать трактор или экскаватор. Очень хорошая формулировка, которая мне нравится – космическая ракета это всего лишь многоэтажный дом, который доверху заполнен нефтью. Если у тебя нет такого количества нефти, то ты никакую ракету в космос не отправишь. Если ты можешь раскидываться этой нефтью во все стороны, как мог позволить себе СССР после такого открытия, то ты будешь иметь возможность летать в космос сколько тебе хочется.

Дальше наступает следующая стадия. Тут надо назвать имена двух замечательных супергероев, один из которых даже сделался героем американского сериала (в связи с немного другой фазой своей жизни) – это Борис Щербина и Фарид Салманов. Что они, на самом деле, сделали великого? Это очень хорошо показано в эпопее Андрея Михалкова-Кончаловского «Сибириада», но только не всем хватает усидчивости досидеть до этой серии. Они там пытаются спасти Западную Сибирь от затопления ГЭС и всё, что они могут сделать – это найти нефть. И вот они её находят и это означает, что родная земля спасена. Получилась такая анти-Матёра – на Ангаре, к сожалению, нефти не нашли и, соответственно, всё затопили.

И вот Салманов находит эту нефть, а Щербина, который тогда был главой Тюменского обкома, на основании нахождения этой нефти убеждает Политбюро в том, что не надо там строить гигантскую Нижне-Обскую ГЭС, которая попросту бы затопила половину Западной Сибири. Причём он там даже шёл на определённые фальсификации – например, ему сделали экономический расчёт убытков от этой ГЭС, когда он на вопрос, какие цифры писать, ответил: «Пишите какие угодно, главное, чтобы убыток был большим!» Провели экспертизу – убыток большой – строить не надо. В итоге эту ГЭС не построили.

Западно-Сибирский нефтеносный район стал нашим Персидским заливом – нефть стала продаваться на Запад за пресловутые нефтедоллары. Я, кстати, очень большой противник формулы про «нефтяную иглу», я предлагаю свой собственный афоризм: с нефтяной иглы не надо слезать, с её помощью надо шить. Задача была не в том, чтобы не залезать или слезть с этой иглы, это опять же важный фактор дополнительных экономических возможностей. Россия всё время их находить, какие-то новые и новые экономические возможности для себя, с тем, чтобы из наших экстремальных условий выйти с максимальным приварком. Нефть и газ оказались достойным выходом, как и пушнина.

Вопрос в том, насколько эффективно это использовать. Если посмотреть таблицы, то выяснится интересное – что, на самом деле, на Запад за нефтедоллары этой нефти уходило не так уж и много, огромная её часть уходила в пресловутые страны СЭВ, зону влияния СССР в Восточной Европе и частично в Азии. Что мы за это получали? Болгарские консервированные помидоры, дефицитные чешские гарнитуры, гдровские сапоги и всё в том же духе. Экономическая отдача от этой зоны политического контроля была явно в советское время недостаточной – и это главный вопрос, который возникает здесь к советской политике: почему мы, фактически, поддерживали эти коммунистические режимы любой ценой, не пытаясь ничего сделать (а они нам плевали в лицо регулярно), вместо того, чтобы выдоить их по максимуму такими колониальными или неоколониальными методами? Тем не менее, несмотря на эти потери, это довольно много дало и та нефтегазовая история, запущенная Щербиной, который потом был министром нефтегазовой промышленности, работает вполне благополучно на нас и по сей день.

Комментировать дальнейшие советские и постсоветские события сейчас смысла не вижу. На этот счёт посоветую хорошую книгу Нобелелевского лауреата по экономике Джозефа Стиглица «Глобализация: тревожные тенденции», написанную в конце 1990-х по итогам нашего дефолта, восточноазиатского кризиса. Там он очень хорошо анализирует все эти наши гайдаро-чубайсовские реформы и показывает, как именно не так они были сделаны, в чём была системная ошибка – вместо того, чтобы сначала освободить мелкий рынок, сохранить накопления людей и дать им полноценно поучаствовать в той же самой приватизации, не громя при этом научно-технический и индустриальный потенциал, всё было сделано ровно наоборот. Сначала запустили маховик гиперинфляции, убили абсолютно все сбережения, после чего начали просто дарить остатки промышленности на дербан весьма специфическим людям и ещё стимулировать их всё грабить, потому что были низкие тарифы на электроэнергию, а само оборудование фактически отдавалось на цветной металл – берёшь завод и всё это продаёшь по цене металлолома.

Что касаемо нас, нынешней эпохи, то мне кажется, что мы всё делаем правильно, просто медленно. Мы вполне могли обойтись без этапа истерического вступления в ВТО, без этапа оптимизации и сокращения всего и вся. Если бы нам объявили санкции лет на 5-7 раньше, то нам сейчас было бы гораздо лучше, потому что у нас развернулась бы полноценная промышленность, развернулось бы полноценное сельское хозяйство. Но здесь, впрочем, всё равно видно, что Боженька нас любит – до того, как у нас всё деградировало, мы получили набор тех внешних стимулов, которые заставляют нас действовать так, как мы действуем. Мне кажется, что определённого результата мы в этом смысле добьёмся в будущем.

Общая мысль моего выступления состоит в том, что означенные мною этапы обобщаются цитатой из моей статьи ещё 2017 года «Как государство богатеет»:

«Таким образом, и наше богатство, и наша бедность являются, прежде всего, результатом верной или неверной экономической политики, проводившейся десятилетиями или столетиями. Мы носим в своем кошельке и договор Олега с Византией, и упразднение Иваном III ганзейского двора в Новгороде, и поход Ермака, и заводы Петра Великого, и тариф Менделеева, и раскулачивание, и Магнитку, и массовое жилищное строительство 1950-х, и закупку итальянской линии для ВАЗа, и гайдаровские реформы, и дело ЮКОСа, и продовольственное эмбарго. Одни из этих решений делают нас богаче, другие – беднее».

Накопление нашего ресурса и исторического результата зависят от следующего – это происходит не потому, что страна ваша богатая и в ней в почве зарыты золото и айфоны, а потому что происходит определённый исторический процесс, в результате которого ваши богатства увеличиваются. В этом смысле понятно, что представители какой-то бедной страны не смогут пробежать всё это расстояние быстро, хотя, конечно, можно очень хорошо рвануть, как, например, те же самые южнокорейцы, сделав это максимально быстро и максимально успешно, что им реально удалось. Если мы себе поставим задачу пробежать такое же расстояние в сфере электроники, то мы его тоже пробежим, но здесь, опять же, есть нюанс – на самом деле нам нужны деньги для поддержания наших базовых функций, каковыми по-прежнему являются те, которые связаны с обороной.

Как говорил князь Владимир в летописи, «серебром и золотом не найду себе дружины, а с дружиною добуду золото и серебро, как дед мой и отец с дружиною доискались золота и серебра». Сейчас у нас такой интересный период, когда Россия впервые пытается воевать не столько мобилизационным ресурсом, сколько деньгами. От результатов СВО в этом смысле будет зависеть наша дальнейшая военная модель в условиях пока что продолжающегося демографического проседания – когда мы не можем сказать, что вот сейчас призовём миллион солдат и они всех затопчут. Нужно сейчас этих солдат покупать достаточно дорого. Хорошим фактором является то, что мы можем покупать себе этих солдат достаточно дорого.

Конечно, случаются идиотские истории и даже откровенно неприятные и мерзкие. Но я считаю, что людям нужно давать деньги, как завещало нам дедушка Кейнс. Сейчас, вероятно, наступил вот тот самый этап, когда наша экономика должна развиваться за счёт того, что людям нужно давать деньги, а те на них будут покупать. А вот дальше нужно сделать всё для того, чтобы то, что они покупают, было произведено российскими производителями, было достаточно хорошего качества и. в свою очередь, полученные за это деньги были бы вложены в дальнейшее развитие российской экономики.

Егор Холмогоров