Миграция является одной из ключевых социальных проблем современного мира, с нею постоянно приходится сталкиваться. В Европе набирают политический вес партии, выступающие за ограничение миграции. В США соответствующие политические силы уже победили и находятся у власти – одним из основных лозунгов Трампа всегда было ограничение миграции. У нас власть находится постоянно под воздействием тех общественных сил и групп, которые говорят о том, что миграцию нужно ограничивать, несмотря на то, что их пытались достаточно долго искоренить, но это не удаётся и не удастся, потому что проблема объективно существует, она серьёзная, она тяжёлая и если её замалчивать, то результаты будут становиться только хуже.
В чём суть того миграционного феномена, который мы наблюдаем сейчас? Если в XIX веке это были, условно, потоки Восток-Запад, когда люди из одной европейской культуры переселялись в другую европейскую культуру, каковой были и США. Территорию современной Аргентины активно заселяли помимо испанцев (в том числе басков и каталонцев) также итальянцы, немцы, восточноевропейцы, в результате чего эта страна является одной из самых «европейских» на данном континенте (те же потомки итальянцев составляют почти половину её населения – и знаменитый на весь мир футболист Лионель Месси является потомком итальянских мигрантов). В XVIII веке в Россию активно переселялись немцы (по приглашению и с дозволения Императрицы Екатерины II, которая привлекала их на жительство в Россию). По сути, всё это были перемещения в рамках одной европейской (в широком смысле) цивилизации по горизонтали. Оттуда, где более перенаселено и меньше экономических возможностей, переселялись туда, где менее населено и больше экономические возможности.
В конце ХХ – начале ХХI века – миграционные потоки приобрели одно единственное направление: Юг – Север. На каждой группе континентов это движение с Юга на Север. В США мы видим движение из самых бедных частей Латинской Америки. На уровне Европы это, прежде всего, движение из Африки. В случае России – из Средней Азии и Закавказья. Единственный сбой – миграционные потоки из Африки и Индии в страны Персидского залива, очень богатые. Но вот именно в этих странах миграция имеет серьёзные ограничения и свои особенности. Наконец, Тихоокеанский регион, где движение с Юга на Север является движением с экватора на Юг, поскольку к странам глобального Севера относятся Австралия и Новая Зеландия и они находятся южнее, чем Индонезия – главный источник миграционных потоков в регионе. Но то ли ещё будет, потому что Индонезия станет дальше перенаселяться, а вот Китай уже сейчас является недонаселённой страной – и через 10-15 лет Китай столкнётся с ситуацией, когда он либо снижает свои экономические обороты, либо ему тоже потребуется какая-то дополнительная рабочая сила извне.
Конечно, везде эти миграции носят разный характер. Например, то, с чем сталкивается Европа, это, на самом деле, не столько трудовая миграция, сколько настоящее новое переселение народов, где люди из регионов с очень низким уровнем жизни рвутся переехать в регион с высоким уровнем жизни, захватить его, частично оккупировать, захватить себе хотя бы небольшую толику тех благ, которыми пользуются европейцы. В целом, это характерно для всего движения с Юга на Север.
На Севере качестве жизни выше, чем на Юге. Соответственно, человек с Юга, перебирающийся на Север, даже в роли мойщика тарелок, уборщика улиц либо же какого-то криминального элемента, может рассчитывать на значительное увеличение своего уровня жизни по сравнению с Центральной Африкой, например, с Конго, Эквадором или Боливией и конечно по сравнению с Узбекистаном или Таджикистаном. Основная причина, по которой эти люди движутся, зачастую, рискуя жизнью – например, при миграциях в Италию через Средиземное море, когда гибли суда, на которых те плыли. Тем не менее, эти люди считают для себя вполне приемлемым риском – либо утонешь, либо поживёшь хоть немножко более нормально.
Причина, по которой мигранты движутся, понятна и совершенно прозрачна. Вопрос в том, по каким причинам страны глобального Севера оправдывают то, что они принимают эту миграцию. В 2015 году, когда шло массовое нашествие из условно «Сирии» через Турцию и Балканы – правда, в итоге, эти условные «сирийцы» почему-то оказывались афганцами, пакистанцами и много кем ещё. Говорили о том, что это беженцы из катастрофического региона, которых нужно пожалеть – никаких экономических обоснований здесь не выдвигалось, они были чисто гуманистические и мультикультурные.
Тем не менее, чаще всего, когда мы говорим о миграции, мы слышим одно и то же: «Это дешёвая рабочая сила! Это позволяет нам сократить экономические издержки, строить дешевле, позволяет функционировать нашим экономическим институтам дешевле». Каждый раз, когда заговариваешь с кем-нибудь о проблеме миграции, то всегда заводят вот эту пластинку: «А работать-то кому? Кто же будет работать? Русские на эти должности не идут! Если никто не приедет, работать будет некому!»
И вот здесь мы сталкиваемся с главным экономическим парадоксом всей этой истории о том, действительно ли дешёвая рабочая сила – это хорошо и действительно ли она так уж дешева, как может показаться на первый взгляд.
На эту тему очень хорошо высказался нынешний вице-президент США Джей Ди Вэнс, очень интересный человек, не просто с принципами, а с самостоятельным целостным мировоззрением, со способностью его изложить, внятно и достаточно оригинально. Вот что он сказал:
«Дешёвая рабочая сила стала наркотиком западных экономик. И я бы сказал, что, если вы посмотрите почти на каждую страну, от Канады до Великобритании, которая импортировала большие объемы дешёвой рабочей силы, вы увидите стагнацию производительности. Я не думаю, что это – это не полная случайность. Я думаю, что связь очень прямая. <…> Наша цель – стимулировать инвестиции в наши собственные границы – в наши собственные предприятия, наших собственных работников и наши собственные инновации. Мы не хотим, чтобы люди искали дешёвую рабочую силу. Мы хотим, чтобы они инвестировали и строили прямо здесь. Дешёвая рабочая сила не может быть использована в качестве замены росту производительности, который приходит с экономическими инновациями. И поэтому мы приняли жёсткие меры против нелегальной иммиграции».
В этом контексте, будем честны, термин «нелегальная иммиграция» вообще довольно бессмысленен, потому что вне зависимости от того, легальная миграция или нелегальная, если она связана с мотивировкой «а дайте нам больше дешёвой рабочей силы», то это значит, что она, в общем и целом, экономически вредоносна. Это экономическая сивуха – она убивает инновации, автоматизацию. Она не только не увеличивает производительность труда, она её просто уничтожает до материка, думаю, многие из нас видели сценки на улицах Москвы, когда работники московского ЖКХ в оранжевых жилетах, как правило, именно мигранты – стоит шесть человек, один работает. Это постоянная ситуация, которую можно наблюдать то там, то тут. Впрочем, в последнее время таких картин стало меньше.
Иными словами, «дешёвая рабочая сила» оказалась очень лёгким и простым способом уничтожить то, на чём стоял Север в широком смысле (не только Европу и США, но и Россию, и Китай, и Японию в их новейших экономических моделях). Это всё, примерно, один и тот же типа экономики: мы увеличиваем производительность труда, сокращаем издержки при помощи введения новых технологий, новых станков, новых материалов, максимально экономно расходуем рабочее время рабочих и служащих. И всё это начало заменяться появлением больших трудовых армий людей, которым просто можно мало платить. Потом выясняется, что издержки на их заработную плату растут, но мы уже на это подсели и уже не могут без этого обойтись, не могут по-другому, потому что все каналы заточены под эту якобы «дешёвую» рабочую силу.
Конечно. миграция не стала единственным фактором деградации экономик Севера, но она внесла в это всё очень важный вклад. Здесь можно отметить такое явление, как вынос производства. Теперь уже и Китай переносит свои производства в страны Юго-Восточной Азии – туда, где дешевле труд. Тут можно с изрядной долей чёрного юмора сказать, что эту технологию в своё время придумал Сталин – когда советская сторона столкнулась с тем, что надо индустриализироваться, а капитала нет, то пошли на критическое удешевление труда. И вот феномен ГУЛАГа в его части, связанной с Нафталием Френкелем, был нацелен на то, чтобы создать максимально дешёвый труд в условиях дефицита капитала.
От экономической ситуации, связанной с этим дешёвым трудом, мы переходим к определённому социологическому парадоксу. Я человек совершенно несклонный к марксизму как парадигме социологических объяснений, но здесь абсолютно уместен термин, восходящий к Марксу – «отчуждение».
Основная идея дешёвой рабочей силы, которой оправдывают массовые миграции, — это идея мнимой отчужденности рабочей силы, рабочей силы как чистого товара. Она состоит в следующем – нам нужна от этого человека только его работа, мы берём его трудовую функцию, вырезаем, кладём в пакетик и пересылаем в другую страну, где её принимают, выпускают из этого пакетика и она, видимо, как джинн, функционирует. Мысль, что все эти перемещаемые человеческие потоки – это «рабочая сила», абсолютно абстрактная, отчуждённая от тех реальных людей, которые являются её носителями, а у них нет культуры, религии, каких-то социальных связей, личностных черт, только рабочая сила.
Однако это абсолютная ложь, главная ложь, с которой мы сталкиваемся в ситуации, когда мы говорим о миграции и т.н. «дешёвой рабочей силе». На самом же деле мы получаем не абстрактную рабочую силу, а вполне реальных конкретных людей, у которых есть свой язык, точно не совпадающий с нашим (те, кто приезжает к нам сейчас, не учились уже в советских школах, а чему их там учат в школах на российские деньги – надо ещё посмотреть). У них совершенно другая культура, тоже уже очень сильно отличающаяся от той культуры, которую можно было бы считать общесоветской. Если 25 лет назад аргумент «это наши люди» прокатывал хотя бы на демагогическом уровне, то сейчас уже не прокатывает.
У них есть своя религия, которая не совпадает с религией большинства наших граждан и не совпадает даже с религией традиционного ислама, который исповедуют коренные российские граждане исламского вероисповедания, мало того – агрессивно ему противоречит. От мигрантских сообществ исходит тенденция радикализации сообществ, связанных с традиционным исламом. У них совершенно другая этическая система на всех уровнях – это исходно люди из другой среды, находящиеся среди нас в положении чужаков, причём чужаков, которые сплочённо между собой держатся.
У них совершенно другие социальные связи, в частности, привязанность к своей действительной родине, которая никуда не девается. Многие помнят скандал в Мытищах, когда выдали квартиру семье из Таджикистана, получившей российское гражданство, а потом люди посмотрели соцсети главы этой семьи и выяснилось, что там один «родной Таджикистан», рассуждения о том, как русские этот самый Таджикистан «обижали» в прошлом, «флаг моей страны» – разумеется, тоже флаг Таджикистана, то есть никакой идентичности, связанной с Россией, там не было вообще.
То есть в реальности мы получаем не отчуждённую дешёвую рабочую силу, мы получаем перевоз в нашу страну отчуждённого от неё социума, причём, очень многочисленного. По самым средним оценкам это уже 8 – 10% текущего населения России.
Почему это не смущает тех, кто завозит сюда дешёвую рабочую силу? Потому что наряду с понятием «отчуждения» у нас возникает ещё одно очень важное понятие – это экстернализация издержек. Термин достаточно хорошо известный экономистам – когда вы едите шоколадку, а потом выбрасываете на улице мимо урны обёртку, вы экстернализируете издержки по поддержанию порядка на этой улице. Кто-то должен убрать за вами весь тот мусор, который вы оставили. Вам хорошо, вы не напрягаетесь, кто-то должен напрячься вместо вас.
Вся экономическая пирамида, которая возникает в связи с миграционным притоком, этой дешёвой рабочей силой, строится на том, что все издержки от пользования ею ложатся на общество, в данном случае, на российское общество, на нас с вами. Некто в строительном секторе или в торговом секторе получает все выгоды, при этом все издержки ложатся на государственный уровень, на муниципальный уровень, на лично тех людей, которые живут рядом с мигрантским хостелом и встречаются то с шумом, то с пьянками, то с драками и с агрессией в отношении прохожих.
Вся дешевизна этой рабочей силы состоит не в том, что она действительно дешёвая, она состоит в том, что все её издержки можно сбросить на общество вместо частных лиц. Мы имеем наши компании, которые должны гражданам России пенсионные отчисления, медицинское страхование, социальную поддержку, платить за них налоги. Здесь же ничего из этого делать практически не надо. Даже когда после «Крокуса» начали приниматься хоть какие-то меры, всё равно все те расходы, которые требуются для содержания этой рабочей силы со стороны тех, кто ей пользуется, по-прежнему минимальны. Это очень удобная ситуация, которая имеет вполне конкретный набор издержек для нашего общества.
Первая издержка. То, что все обсуждают десятилетиями и оно всё равно не двигается с мёртвой точки – это криминал. Когда я слышу традиционное в таких случаях «а что, русские не совершают преступлений?», то даю очень простой ответ: вы не поверите, но действительно, русские не совершают преступлений в том смысле, что нет такого огромного потока преступлений, особенно – тяжких преступлений, со стороны обычных рядовых граждан России, который был бы сопоставим с преступлениями мигрантов. Ситуация где становится лучше, где хуже, есть регионы с разной ситуацией, но любой следователь скажет про структуру уголовных дел на его столе, что есть две толстых стопки – первая это преступления, совершённые социальными маргиналами, алкоголиками, наркоманами и бомжами, а вторая, которая будет тех же размеров или ещё выше – это преступления мигрантов, преступления иностранцев. И вот среди этих папок тонкая струйка настоящих преступлений в духе Агаты Кристи, когда полноценные члены российского общества, выросшие в нём со дня рождения, решаются преступить закон по тем или иным своим причинам. Они есть, но их анекдотически мало. За последние десятилетия мы стали в этом смысле на удивление мирной страной – и дай Бог нам дальше таковыми оставаться. Если вдруг, в одночасье все мигранты с территории России исчезнут, то в следственных органах объём работы уменьшится наполовину.
Вторая проблема – это перегрузка социальной инфраструктуры. Эта проблема менее яркая и о ней меньше говорят, она менее выраженная, но она на самом деле нервирует людей гораздо в больше степени обычного человека на улице. Критическая нагрузка на социальную инфраструктуру, которая рассчитана на общий уровень нашего населения без миграционной прибавки. В результате переполненные поликлиники, парки и детские площадки (несколько лет назад это была постоянная тема в СМИ, постоянно это наблюдалось – захваченные скамейки, спортплощадки, аттракционы). Везде эти приехавшие из других стран микросоциумы занимают бесплатную социальную инфраструктуру.
У наших людей возникает от этого ощущение, что они здесь немножко лишние, что, в свою очередь, определённым образом сказывается на демографическом поведении граждан, потому что зачем рожать ещё одного ребёнка, если здесь ему уже нет места. Особенно травмирующей является ситуация в школах. Если у нас есть класс, который на 2/3 инокультурный и иноязычный, то наш ребёнок, абсолютно любой национальности чувствует в нём себя очень специфично.
При этом вот что поражает. С нами подловато поступили, когда пригнали такое количество дешёвой рабочей силы, чтобы строить дома и квартиры, целые районы. Казалось бы, если рабочая сила дешева, то и жилье должно быть дешевым. Однако жилье, потстроенное благодаря дешевой рабочей силе, оказалось сверхдорогим. Они уже несколько лет с ковида стоят и не продаются, но цена на них не падает, притом, что возникает вопрос – а где же здесь тогда дешёвая рабочая сила? Как такое может быть, чтобы дешёвая рабочая сила, а при этом цены на эти квартиры-клетушки всё растут и растут, хотя ими забили уже все города?
Третье, — экстремизм. Это достаточно серьёзная тема, потому что его уровень в Российской Федерации значительно выше, чем в тех странах, откуда идут эти миграционные потоки, потому что так эти страны защищают выживание своих светских политических режимов и очень жёстко гасят представителей салафизма. За неправильную форму бороды или не совсем надлежащее состояние нижнего белья у мужчины можно оказаться в тюрьме. А уж о том, чтобы кто-то ходил в никабе, вообще не может идти речи в принципе.
Зато в Российской Федерации почему-то до сих пор все инициативы по жёсткому ограничению этих проявлений экстремизма встречают какое-то подводное сопротивление, что опять же вызывает определённые вопросы. Если речь идёт просто о дешёвой рабочей силе, то почему нужно непременно её мотивировать разрешением никабов? В чём логика? Тем более, что среди едущих сюда женщин не больше 10%.
У нас действуют всевозможные проповедники, которым бы в Узбекистане или Таджикистане не дали бы дохнуть и двух дней. Пресловутый «Крокус» был совершён людьми, находившимися под облучением некоего персонажа из Афганистана, который враг даже для талибов, из т.н. «вилайета Хорасан». Благодаря развитию интернет-технологий, оно может воздействовать на людей из разных стран и обрабатывать в своём духе. Постоянно встречающийся формат дел в наших следственных органах – люди из какого-нибудь ресторана японской кухни переводили деньги в Сирию на джихад. Причём про переводы денег говорили в самых обычных рабочих чатах, где обсуждают рецепты салатиков. И вот те, кому они переводили, сейчас там победили и вполне известно, куда они с этим своим джихадом отправятся дальше.
Четвертое. Исчезновение верховенства закона. Мы, будем честны, и сами-то не очень большие специалисты по верховенству закона, а здесь любые стремления жить по закону ещё и разрушаются под воздействием параллельных обществ с параллельными сообществами, параллельной иерархией, где есть какой-нибудь дядя Аббас, который всё порешает, которые могут коррумпировать существующую государственную систему, как непосредственно при помощи взяток и договорённостей, так и при помощи постепенного внедрения своих представителей в вертикаль власти на всех уровнях.
Мы действительно уже имеем параллельный социум. Оправдаться тем, что это «дешёвая рабочая сила», уже ну никак нельзя, никак не получается, поскольку значительная часть всасываемых в этот социум из-за границы лиц уже не работают на нас с вами, они работают на сам этот социум. Приезжает человек сюда и становится работником какого-нибудь бойцовского клуба для представителей Кыргызстана, в который никогда в жизни не пустят никого, кроме уроженцев этой страны – русский человек с улицы туда не придёт. Здесь же эта система абсолютно закрыта – там висит флаг этой страны, есть исключительно представители этой страны и люди, которые приедут и будут работать, но будут работать не на Россию. Масса уже специальных магазинов, специальных парикмахерских и чего угодно ещё. Мы действительно получаем полноценные замкнутые на себя миры. Пока что это не очень густо, но уже, в общем-то, достаточно чувствительно.
Всё это в российских СМИ обычно описывается словом – диаспора, несколько странным, конечно, поскольку таким словом обычно всегда прежде именовали евреев в Средневековье, когда у них не было своего государства и они были всюду рассеяны. Когда же у представителей таковых народов есть своё национальное государство с достаточно жёсткими правилами и есть выселившиеся из него люди, которые по-прежнему остаются его патриотами, но используют максимальные экономические возможности того государства, куда они приехали, а именно России, для увеличения своей капитализации, как индивидуальной, так и общей.
В некоторых районах Москвы, предполагаю, концентрация мигрантов в активном возрасте выше, чем концентрация местных жителей такого же возраста, особенно если учесть, что какая-то часть местных ещё и на войне сейчас. Соответственно, соотношение очень опасное. Это на самом деле очень серьёзная проблема. Есть демографический актив, есть система социальных связей – бойцовские клубы, магазины, общепит. Подводится идеология, с одной стороны, это салафизм, с другой стороны – абстрактный культ силы, братух-борцух. Тот, кто не покупается на чисто салафитскую пропаганду, то покупается на культ силы. Мы сталкиваемся с тем, что с нашей стороны государство не готово совершенно выступать в качестве силового крыла граждан России, россиян, не говоря уж о русских.
Наконец, пятое. Это всё сказывается на идентичности самого принимающего общества. Оно оказывается под воздействием непрерывной идеологической спам-атаки: ему рассказывают о том, что нельзя делать этого, потому что обидите наших гостей, не делайте этого, а ещё у нас есть 90 народов Вологодской области, 150 народов Владимирской области. Нам начинают писать о том, что включенная в центре для мигрантов песня «Матушка земля» якобы оскорбляет и унижает мигрантов.
Мы наблюдаем такие странные явления, как пресловутый крестопад, когда православные храмы начинают изображаться с какими-то шпилями вместо крестов. На самом деле, православный храм со шпилем вместо крестов мы уже видели – в городе Стамбуле, раньше называвшемся Константинополем. И это вызывает уже совсем какие-то нехорошие ассоциации и ощущение, что дело движется в эту сторону.
Теперь давайте посмотрим, какие социальные механизмы здесь срабатывают. Почему преступность, которая исходит от мигрантов и мигрантских сообществ оказывается, зачастую, несколько более преступной, чем преступность местных граждан?
Есть такой замечательный американский антрополог Ричард Рэнгэм, один из лучших современных авторов, который, исследуя свои представления об эволюции человека, сформулировал концепцию двух типов агрессии. Он, конечно, эту теорию применяет для того, чтобы объяснить, чем человек отличается от животного, но она же очень хорошо подходит для объяснения того, чем люди внешних по отношению к сообществу отличаются от людей, находящихся внутри него.
Есть два типа агрессии – реактивная (когда человек получает импульс от любого другого, после чего начинается драка) и проактивная (когда есть ты, есть твои, есть некие чужие, которые абсолютно легитимный объект для твоей агрессии и ты можешь, в том числе, с хитроумно продуманным планом наносить им максимальный ущерб, которого ты никогда не станешь наносить своим). Специфика человеческих обществ по сравнению с животными сообществами состоит в том, что у нас на всех уровнях, вплоть до охотников и собирателей уровень реактивной агрессии очень низок, тут даже нельзя сказать, что играет роль культура, воспитание и цивилизация. Даже самые нецивилизованные дикари всё равно не агрессивны по отношению друг к другу. Наоборот, можно даже сказать, что иногда люди в больших мегаполисах чуть-чуть более отчуждённые друг от друга и более дикие, нежели обитатели какой-нибудь небольшого охотничьего посёлка где-нибудь на Огненной земле или в джунглях Конго. Особенность человека, как человека разумного, в том, что у нас очень низкий уровень реактивной агрессии. Из-за этого уровня мы можем договориться практически обо всём и совместно что-то делать. При этом это компенсируется у нас очень высоким уровнем проактивной агрессии. Люди вполне могут создать ядерное оружие и разнести эту планету. Но это другой тип агрессии – это сознательная, продуманная агрессия по отношению к чужим, в отношении к своим мы такого делать не будем.
В какой ситуации оказывается общество, когда оно захлёстывается этими миграционными потоками, вот этим отчуждённым социумом? Эти отчуждённые от нашего социума люди обладают одновременно обоими видами агрессии. У них достаточно высокий уровень реактивной агрессии, потому что они не расценивают нас как в полной мере своих. А с другой стороны, поскольку они находятся на чужой территории, среди чужого социума, у них высокий уровень проактивной агрессии. В формирование этой агрессии включаются еще и салафитские проповедники, которые говорят, что законам кафиров подчиняться не надо, что здесь территория войны и всё в том же духе. У представителей мигрантских сообществ работает одновременно проактивная агрессия, потому что мы чужие, и реактивная, потому что мы не свои.
Это, конечно, хорошая тема для углублённых социологических исследований, которыми у нас никто не занимается. Например, оценить уровень агрессии внутри замкнутых мигрантских сообществ и агрессии представителей этих же сообществ по отношению к внешнему миру, к нам с вами. Вот было бы очень интересно посмотреть на такие социологические исследования, но что-то их никто не проводит. Мы опять же, в данном случае, имеем дело с ситуацией двойного отчуждения по обеим линиям агрессии.
Есть ещё один слой в формировании отношения мигрантских сообществ к тому обществу, в котором они находятся. О нем давным-давно написал немецкий политик и социальный мыслитель Тило Саррацин в своей книге «Германия. Самоликвидация». Там есть много рассуждений разной степени ценности, но, пожалуй, самое интересное – социология обратной ассимиляции, которую он описывает в связи с поведением живущих в Германии турок. Картинка такая.
Первое поколение, 1970-е годы – приезжает молодой турок, он ходит в кожанке, работает, посещает немецкие дискотеки, пытается познакомиться с немецкими девушками, иногда даже вполне успешно. Он хочется слиться с этим немецким обществом и стать, в общем-то, немцем. Потом он едет в отпуск в Турцию и возвращается оттуда с женой. С ним в аэропорте какого-нибудь Франкфурта выходит замотанная барышня. Они живут, рожают детей и, чтобы следить за ними, приходится вписывать бабушку и дедушку откуда-нибудь из Центральной Анатолии. Для того, чтобы им было не скучно, им ставится тарелка с турецкими телевизионными каналами. Они растят этих детей уже в анатолийской морали – если твоя сестра гуляет с немцем, зарежь её и заодно его, девушке стыдно ходить в короткой юбке и всё такое же. Количество этого объёма культурной информации из того социума во втором поколении возрастает.
В результате родившийся в Германии молодой человек из турецкой семьи, а иногда даже из смешанно-турецкой семьи (потому что можно даже жениться на немке, но для воспитания детей всё равно турок всё равно выпишет своих папу с мамой), во втором поколении обладает чётким набором убеждений – что он тут родился и это его земля, но немцы и представители других коренных народов здесь живут неправильно, а вот у него есть свой правильный набор этики и кодекс чести, он имеет здесь все права, поэтому германские власти должны отменить рождественские ёлки. Постепенно начинается захват этими сообществами контроля на локальном уровне. В той же Германии дошло до появления целой мощной правительственной партии «Зелёных», которая, прежде всего, выражает позицию мигрантских диаспор. Первоначально «Зелёные» были, разумеется, за экологию, но сейчас уже немцы однозначно считают, что «зеленый» это означает совершенно другое, а вовсе не экологические проблемы.
То же самое происходит и во Франции, где огромное количество молодых арабов, считающих, что они здесь родились, это их территория, их пространство, соответственно, они наведут здесь свои порядки и будут делать всё, что хотят. В этом смысле есть очень яркий и интересный фильм «День юбки» (в нашем прокате его окрестили «Последний урок») с Изабель Аджани в главной роли, про учительницу французской литературы, которая оказывается в укомплектованном почти на 100% мигрантами классе. Она пытается как-то что-то привить им про Мольера, объяснить про те ценности, которыми живёт французское общество, а им на всё это наплевать. Всё, о чём она уже мечтает – чтобы девушки хотя бы ходили в школу в юбках.
Это та ловушка, с которой мы сталкиваемся, когда говорим об ассимиляции. Здесь либо нужна очень жёсткая ассимиляционная политика, либо мы получим вот эту картину второго поколения.
Следующий круг проблем – появление у всего этого параллельного сообщества своей идеологической надстройки. Вот, скажем, муфтий Мухетдинов, который «прославился» с конца 2024 года, в этом смысле очень показателен. Всё переходит на доктрину, которая обосновывает право этих сообществ не просто на существование мигрантов в качестве граждан России, а на доминирование.
Оказывается, что Россия – не страна русских, причём, опять же имеется ввиду, не как страна этнических великороссов, а не как страна людей русской культуры, русской традиции, русской идентичности. Вместо этого начинаются Хазария, гунны, Орда – что угодно, только не русские. Дальше – эксплуатация классических западных левацких нарративов, что представители народов Севера имеют бесконечную колониальную вину перед народами Юга и поэтому должны её искупать с помощью бакшиша. Всё это доходит до распространяемой внутри довольно чувствительно идеологии прямого превосходства над русским обществом.
Вспомним этот скандал вокруг картины, висевшей у Мухетдинова. Она потрясающая тем, что татары на Калке не имели никакого отношения к исламу. Ещё десятилетие после этого монголо-татары, на самом деле, мусульман преследовали гораздо жёстче, чем христиан. Где-нибудь в Самарканде после завоевания его Чингисханом если бы кто-нибудь попытался делать халяльную еду, его бы просто тут же задушили или зарезали. Багдадского халифа просто завернули в ковёр и затоптали. Тем не менее, эта картина, радостно восхваляющая победу монголов над русскими в битве на Калке (а рядом там ещё картина, изображающая победу татар под Суздалем над Великим князем Василием II), у него висела. Это полноценное формирование нарратива превосходства над русскими.
Пока это какой-то дяденька у себя в кабинете фантазирует – это одно, но, когда это начинает транслироваться на те большие, уже вышедшие за пределы социума и за пределы закона мигрантские сообщества – это уже совсем другая ситуация. В чём проблема с этим ДУМ РФ, который Мухетдинов представляет? Оно превратилось в структуру, которая снабжает духовной пищей и идеологией именно мигрантскую часть населения, прежде всего, наших крупных городов.
В этой связи вызывает серьезные вопросы наша собственная, довольно шизофреническая миграционная и культурная политика. Наша задача, как общества, максимально интегрировать эти сообщества внутрь себя – то есть создать чёткие рамки и представления: говорим только на русском языке, русская культура доминирующая, необходимо соответствовать определённому культурному ядру, если ты хочешь максимально восприниматься как один из граждан.
Что вместо этого происходит на местах (видимо при поощрении со стороны центра)? Постоянное, непрерывное стимулирование тех особенностей и отличий, которые имеют представители других стран и всевозможных диаспор, от основного населения нашей страны. Всё это сейчас обычно называют иронически «фестивалями плова». Внезапно мы обнаруживаем что проводятся конкурсы типа «Краса народов Владимирской области». То есть во Владимирской области живут «народы» во множественном числе. «Народ» это достаточно большая группа. Если во Владимирской области живёт 10 папуасов, это не значит, что папуасы являются народом Владимирской области. Это достаточно большая группа, причём с определённой установкой на то, что это коренная группа населения. И когда вдруг нам говорят про «народы Владимирской области», то вызывает изумление.
Именно в связи с этой шизофренической политикой мы сталкиваемся и с шизофренической аргументацией.
Первое что нам говорят: «нам нужна рабочая сила, без неё не поднять экономику, этот труд дешевле, потому что он выгоднее, русские не хотят работать, никто на эти должности не пойдёт». Обычно, когда мы слышим этот типа аргументации, мы его слышим на входе, когда нужно обосновать то, почему нужно пустить сюда как можно больше представителей других стран и народов.
Но когда мы их впустили, когда мы приняли аргумент, что это просто носители отчуждённого труда, нам начинают включать совершенно другую линию аргументации – «это тоже люди, у них своя культура, почему вы их заставляете подчиняться жёстким правилам, они такие трудолюбивые, больше трудолюбивые, чем русские». В конечном счёте всё заканчивается тем, что местное население выступает как антропологически низшая ступень по сравнению с тем, кто сюда приехал. Когда это огромное сообщество уже внутри, внезапно выясняется, что это уже не просто носители отчуждённого труда, а носители определённых культур, традиций, идеологий и вообще люди, которых нужно уважать и всячески к ним примиряться. Это носители не только юридических прав, но ещё и моральных.
Согласитесь, что это получается двухходовочка. На первом этапе нам скажут, что речь идёт просто о необходимом для страны труде, на втором этапе выясняется, что это не просто труд, а самое настоящее переселение народов.
Я за свою жизнь ни разу не сталкивался с ситуацией, когда без мигрантов нельзя было однозначно обойтись. Иногда были такие очень интересные ситуации, на которые я обращаю внимание, и они ещё раз подчёркивают, что это социальная проблема.
Не так давно пришлось столкнуться с ситуацией, когда пришёл врач-мигрант и повёл себя немножко в другой парадигме, чем повела бы себя наша тётенька из поликлиники – вместо того, чтобы просто выписать справку и отстать, он полез выяснять, что же всё-таки случилось, отправил на анализы и выяснил, что у человека довольно редкая болезнь, требующая специфического лечения. В этой истории, за счёт того, что он немножечко другой и выпадает из нашей устоявшейся модели поведения, он всё сделал хорошо. Но я боюсь, что на одно такое выпадение приходится 10 выпадений в противоположную сторону – из-за непонимания, из-за незнания и много чего другого.
В этом смысле я не думаю, что на самом деле действительно тот факт, что перед нами какая-то завозная рабочая сила хоть как-то улучшает наш комфорт по сравнению с тем, что мы бы искали решения, которые её чем-то заменят и позволят без неё обойтись. Мы никак принципиально на этом не обогащаемся. Как раз другие страны, которые высылают нам своих граждан, обогащаются на этом довольно сильно, они экономически зависимы, при этом не мешает им себя вести во внешней политике откровенно нагло.
Все должны хорошо помнить запись МИД Таджикистана на следующий день после «Крокуса». У меня возник очень простой вопрос: говорят, что Таджикистан – наш союзник, но это означает вполне определённые отношения, союзники беспокоятся друг о друге, делают всё, чтобы другой стороне было хорошо, они проявляют соответствующие инициативы (посмотрите, как относятся к своим союзникам американцы) – и вот я не помню, чтобы Таджикистан себя по отношению к России, зная, какие перед ней стоят проблемы и угрозы, повёл себя как союзник. Я вижу тот факт, что никакого принципиального экономического выигрыша, никакой добавленной стоимости мы могли бы получить другим путём этот приток дешёвой рабочей силы не производится, а вот на социальном и инфраструктурном уровне наносит много разрушений.
Мне вспоминается история с восстанием рабов на Сицилии во II веке до нашей эры. Там был один такой рабовладелец, который решил вообще не кормить своих рабов и их не одевать. Он сказал: «Что, на дорогах нет путешественников?» — и они начали зарабатывать грабежом людей по всему острову. Потом всё это создало всё более крупные банды и в итоге начался полноценный мятеж, который римляне с большим трудом подавляли. На самом деле, проблема в том, что между дешёвой рабочей силой и рабами особой разницы нет, потому что и то и другое предельно отчуждённый от человека труд – ситуация, когда человек воспринимается только со стороны его способностей к труду. И если мы думаем, что у римлян была сверхжёсткая дисциплина над рабами, это тоже неправда, миф из советского школьного учебника. Очень часто они шлялись повсюду и могли запросто заниматься криминалом и устраивать мятежи. В этом смысле у нас тоже многое напоминает ситуацию перегруженного рабами общества.
Что же с этим делать? Какие существуют пути и схемы решения?
Самое простое – последовательно проводить линию на поддержание этого отчуждённого состояния. То есть, воспринимать мигрантов не как носителей определённой культуры и этничности, а как трудовые человеко-единицы. Именно так последовательно стараются поступать страны Залива. Это закрытые зоны, жёсткий контроль, никакой возможности приехать вместе с семьёй, постоянный круглосуточный надзор. То есть они просто как живые машины, которые за деньги впустили на определённую территорию, чтобы там создать определённую стоимость. Вся их выгода в том, что за сколько-то лет они вахтовым методом зарабатывают какие-то деньги и тратят у себя на родине.
Плюсы и минусы этой системы очевидны. Плюсы в том, что они действительно не создают угрозу культурного и социального размывания принимающего общества. Минусы в том, что мы имеем дело со всё той же схемой дешёвой рабочей силы, о которой говорил Вэнс, да и, к тому же, страны Залива не станут мировыми центрами инноваций. Они могут пользоваться инновациями, за счёт этой рабочей силы строить дорого-богато, но я себе с очень большим трудом могу представить саудовский или эмиратский искусственный интеллект.
Второй вариант — ассимиляция приезжих и превращение их в полноценных граждан России. Ассимиляция в принципе может сработать, но это система достаточно сложных и дорогих решений.
Первое ограничение – для того, чтобы ассимиляционный проект сработал, необходимо очень жёстко закрыть кингстоны, потому что до тех пор, пока у нас огромный, входящий поток всё новых и новых поколений мигрантов, они обновляют идентичность тех, кто приехал раньше. Допустим, человек приехал 20 лет назад, обжился здесь, ощущает себя вполне гражданином России по всем параметрам. Но тут приезжают два его племянника откуда-нибудь из Средней Азии и перевключают все его идентичности, которые он постарался, может быть, даже сознательно немножко в себе отключить. Они фактически возвращают его в состояние первозданного исходного мигранта.
Второе ограничение – безусловным, стропроцентным условием ассимиляции, недостаточным, как показал пример Франции, но как минимум необходимым, является жесточайшая языковая политика. Сейчас мы видим откровенное издевательство над ней: когда Дума приняла закон, что мы не можем принимать в школы тех, кто не знает русского языка, а потом появился подзаконный акт, где в правилах приёма, фактически, если знаешь русский на троечку, то возьмут, а уж на троечку с двоечки как-то натянут. Но так не годится. Если человек не тянет русского языка, если его дети не знают русского языка, то ни о какой ассимиляции, ни о каком российском гражданстве речь идти не может.
Когда спрашивают, как можно законно вычистить те миллионы новых граждан России, которые образовались здесь по непонятным совершенно коррупционным правилам, я говорю: очень просто! Почитайте с этими гражданами немножко Пушкина – и я думаю, что 60% мы отсеем сразу. А те, кто через Пушкин-тест прошёл, небезнадёжны и можно с ними, в принципе, работать дальше.
Третье – жёсткое ограничение современного радикального ислама. Наша исламская культура в России ненамного младше, чем исламская культура во всём мире. На нашу территорию ислам пришёл очень рано, и он вполне себе благополучно развивался, получил много таких своеобразных вариаций – на Кавказе, в Поволжье. Но современный радикальный ислам, приобретший все более салафитский характер, построенный на пропаганде терроризма, – это новое изобретение, заведомо деструктивное, преследующее своей задачей предельную десоциализацию своих адептов. Человек, который попал под облучение салафитской идеологией, вырывается из нормальных общественных связей, из нормального восприятия социума. Он воспринимает этот социум как врага – до времени нужно сидеть в засаде, но в решающий момент по ним ударить. Таким образом, существование в любом виде салафитской идеологии несовместимо с тем, чтобы люди как-то минимально русифицировались.
Четвёртое – хорошо бы, конечно, в этой среде развернуть проповедь Православия, ошибочно говорить, что оно не сработает, если оно работало на всевозможных ордынских вельможах в XIV – XVвеках, то и тут оно тоже сработает. Но это несовместимо с существованием радикального ислама в этих сообществах. Пока там будут доминировать салафиты, рассчитывать на то, что сколько-нибудь серьёзное количество мигрантов решится на принятие Православия, не приходится.
Третье решение – Роботизация. Замена значительной части дешёвой рабочей силы при помощи достаточно массовой роботизации. Многое из того, что делают на сегодняшний момент приезжие работники, могут делать роботы.
Я считаю, что роботизации не надо бояться. Один из основных аргументов противников, что роботы отнимут работу у людей – это не наш случай, поскольку мы трудодефицитная страна, мы не та страна, где всерьёз можно отобрать у кого-то работу. У кого-то можно отобрать высокооплачиваемую работу, у кого-то – работу по месту жительства. Но, в принципе, отобрать работу у нас на нынешнем демографическом этапе в высшей степени сложно.
На эту тему также говорил и Вэнс, что, на самом деле, инновации и технические рывки создают рабочие места, а не убирают. Я легко могу себе представить, как развитие той же дроновой индустрии в мирном и военном деле вполне может создавать новые рабочие места, допустим, для людей с ограниченными возможностями. Например, инвалид, который является гениальным пилотом и может вполне великолепно управлять беспилотником. Или даже представьте себе дроновые армии, где с обеих сторон ими уже просто школьники рулят. Это будет, конечно, страшно, но говорить о том, что нет рабочих мест, тут не придётся.
В общем и целом, роботизация, поскольку, по сути, представляет собой внешнюю компенсацию каких-то недостатков человека. Советую прочесть книгу Маршалла Маклюэна «Понимание медиа» – все почему-то думают, что это про СМИ и информационное общество, но, на самом деле, книга вообще о другом: о том, что человек всё время создаёт «медиумы» — внешние по отношению к себе устройства, которые являются посредниками между ним и внешней средой и которые за счёт этого его усиливают. Кусок гальки в руке – это первый медиум в истории, потому что при его помощи человек мог теперь воздействовать на шкуру и мясо животного, которое он иначе бы руками никак не разорвал. И дальше все эти медиумы усложняются – какие-то всевозможные экзоскелеты, системы управления беспилотниками, это всё точно такие же медиа, которые увеличивают способности и производительность человека.
Не только роботами едиными. В принципе, задача состоит не в том, чтобы компенсировать дешёвую рабочую силу из людей аналогичной дешёвой рабочей силой из роботов, а в том, чтобы, в принципе, отказаться от концепции этой дешёвой рабочей силы как средства создания стоимости. И вот здесь уже нужен более серьёзный поиск инноваций – включение искусственного интеллекта, подключение всевозможных технологий и устройств, создание каких-нибудь новых металлов и пластмасс, чтобы стоимость создавалась нами не за счёт снижения зарплаты.
На сегодняшний момент в этом смысле мы находимся, отчасти, в технологическом тупике. Те устройства, которые уже существуют и уже повышают производительность труда, в полной мере не используются для того, чтобы поднимать зарплату. Производимая стоимость заточена на обогащение корпораций. К тому же у инновационных устройств нынешнего поколения появляются лишние ложные функции.
Практически все структуры информационного общества, которые возникли за последние 25-30 лет, имеют проблему – они все, так или иначе, очень быстро перезаточились на entertainment, т.е. на развлечения. Мини-компьютер у вас в руке может быть использован многими способами, но его разработка ведётся так, что он, прежде всего. вас развлекает. Практически все среды нового технологического поколения оказались слишком заточены на развлечения. Вэнс опять же привёл в своём выступлении прекрасный пример:
«И я помню одного из руководителей технологических компаний, который был там, – вы знаете, генерального директора – вы бы узнали его имя, если бы я его упомянул. Он был генеральным директором многомиллиардной компании. Он сказал: «Ну, на самом деле меня не беспокоит потеря цели, когда люди теряют работу». И я сказал: «Ладно, ну, что, по-вашему, заменит это чувство цели?» И он сказал: «Цифровые, полностью иммерсивные игры». И тогда моя жена написала мне под столом сообщение и сказала: «Нам нужно убираться отсюда к черту. Эти люди просто сумасшедшие»».
Здесь важная задача – переориентация новых технологий, новых технологических скачков с развлекательной функции.
Наконец, самое важное решение — укрепление нашего этнокультурного ядра, т.е. увеличение количества носителей базовой для России культурной идентичности. Они могут быть представителями русского этноса, других этносов, скажем, в этом смысле все последние столетия шёл постоянный процесс русификации финно-угорских народов, а сейчас в последние годы стали активно продвигать финно-угорский сепаратизм, довольно навязчиво и напористо. Главное это, конечно, многодетные семьи, которые бы увеличивали количество представителей русской культуры.
Но здесь всё тоже очень непросто и очень пока выглядит не позитивно, потому что на сегодняшний момент обычная многодетная семья – это люди либо очень обеспеченные, либо это такие вот «самураи», которые решили, что они будут многодетными, «у самурая нет цели, у него есть только путь» и они будут идти этим путём, у них будет 5 детей, 6, 7, 8…
К сожалению пока у нас есть квадратура из «плохих» демографических решений. За её пределы надо вырваться и искать хорошие. Но готовых решений пока нет.
1. Самый простой вариант – оставить всё как есть. И дальше – падение рождаемости, миграционное замещение.
2. Решать проблему за счёт женщин. Пытаться выдавить их из публичной трудовой сферы, в которую они были втянуты в начале – первой половине ХХ века в ходе двух мировых войн, назад в домохозяйство. Понятное дело, что женщины будут этому сопротивляться, потом это очень серьёзная экономическая перестройка, потому что это означает возвращение к моделям XIX века, когда доход создавался мужчинами и это значит не только, что денег мужа на всё должно было хватать, но и то, что мужчине надо было больше платить и это значит, что мужчина должен давать большую производительность труда.
В современных обществах все завязано на женский труд в общественном производстве и на институты, которые продлевают детство молодых людей до 20-25 лет. А для женщин такое продление детства означает съедание значительной части их репродуктивного возраста.
3. Решение «за счет (финансовый) мужчин». Плохое по-другому, поскольку, фактически, будет означать крах нормативной христианской семьи (муж, жена и дети) – возвращение в какое-то средневековье, где вокруг каждого минимально обеспеченного мужчины бегало человек 10 – 15 бастардов. Если мужчина был обеспечен, он тянул за собою кучу детей от разных женщин разного статуса. Выглядит немножко диковато при всех последствиях сексуальной революции и по-прежнему наше общество к такому варианту не готово и не хотело бы. Но сказать, что нас не потянет однозначно в эту сторону, нельзя. Хотя русских, конечно, не потянет, потому что у нас совершенно другая культура издревле. Пока в западном средневековье этих бастардов было выше крыши, у нас ничего такого не фиксируется. Иногда про какого-то исторического деятеля ходят какие-то смутные слухи, но настолько смутные, что ничего не понятно. Но где-то в других странах модель «фактического многоженства» может стать довольно распространенной формой решения демографической проблемы.
4. Решение проблемы за счёт детей. Здесь задаётся вопрос: «Почему это вы решили, что у каждого ребёнка должна быть своя комната, выше крыши игрушек, почему он обязательно должен быть одетым по последней моде, почему у него должна быть куча своих карманных денег?». Вернуться на 50 – 70 лет назад, когда в трёхкомнатной квартире можно было разместить 8-10 человек. В принципе такой вариант тоже возможен, хотя он связан с психологической ломкой, достаточно серьёзной.
На сегодняшний момент мы являемся обществом уже даже не столько рабочих, сколько служащих, прежде всего. То есть, общество людей, которые зависят от зарплаты, которые не имеют достаточного количества жизненного пространства, потому что очень мало у кого есть дома, даже дачи есть далеко не у всех – то есть, фактически, многодетность означает, что в маленькую квартирку нужно забить большое количество орущих и визжащих детей, при этом ещё в ситуации взаимного социального отчуждения. В Америке многое упрощается тем, что там живут в достаточно тёплом климате в достаточно просторных частных домах, где можно удобно разместить детей. У нас сходится большая часть пассивов, которые из этого вытекают.
Впрочем, у нас ещё не совсем умерла система детских садов. На Западе же такой системе так и не было создано. В той же Германии быть многодетным очень разорительно – человек там должен очень жёстко выбирать. У нас всё менее жёстко, но у нас эффект того, что человек не контролирует никаких ресурсов в своей жизни, кроме зарплаты.
Если бы у нас была сформирована какая-то адекватная с государственной поддержкой банковско-кредитная система, которая не давала бы тебе упасть в случае, когда у тебя много детей, то это бы уже было неплохим подспорьем. Демографию это бы не подняло, но позволило бы ей не так сильно падать.
Если бы мы превратились в общество достаточно широко расселённых вокруг городов хотя бы на 1/20 часть фермеров с какой-то совей землёй, с каким-то своим домом, с каким-то своим хозяйством, с тем, чтобы в нём детей можно было немножко занять. Не знаю, реально ли сейчас извлекать из этого хозяйства какой-то серьёзный доход, сильно в этом сомневаюсь, но, тем не менее, в принципе, те общества, которые активно росли в демографическом смысле с конца XVIII века (до этого в течение тысячелетий было такое мальтузианское плато), когда возникли зачатки индустриальной экономики и агрономии, количество населения начало ползти вверх. А уж после того, как появились и стали использоваться антибиотики стало вообще замечательно и чудесно – а потом вдруг великолепно размножающиеся люди перестали это делать. Пролетаризация в широком смысле, когда она может охватывать не только рабочего на заводе, но и людей, работающих в офисе, свою роль непременно здесь сыграет.
Невозможно человека осуждать за то, что он гедонист. Живое существо, за вычетом реципиентных функций, естественным образом, стремится, скорее, к удовольствиям, чем к страданиям. Хотя у живых существ, в этом смысле, есть механизмы, которые отключают чистый гедонизм, в частности, инстинкт размножения. А вот человек благополучно умеет этот инстинкт игнорировать. Нет у нас такого, чтобы мы бегали и вопили: «Как бы мне размножиться любой ценой?!» Такого, может быть, к сожалению, у нас не происходит совсем. Хотя заповеди «Плодитесь и размножайтесь» никто не отменял.
Соответственно, человек вполне может принести в жертву свои базовые инстинкты как живого существа своему стремлению к получению всё больших удовольствий из которых основным является покой.
На самом деле, это очень важная вещь, потому что мы все привыкли к формулировке «общество потребления» – это действительно правильно, это многое объясняет, но не всё. В ещё большей степени мы превратились в «общество покоя», «общество спокойных нервов» – в людей, которые помешаны на идее, что нас надо поменьше нервировать.
На Западе это вообще дошло до безумных степеней – зависимости от психиатров и психоаналитиков. Но и мы, в общем, тоже – понятное дело, что воспитание человеческого детёныша, всё больше и больше растягивающееся. Это 20 лет постоянного нервного дискомфорта, который в случае многодетности растягивается на 30 – 40 лет такого же постоянного дискомфорта. Люди, понятное дело, начинают этого избегать.
Как решить эту ещё ловушку с этими возбуждёнными нервами, которые хочется немного успокоить – непонятно. Нужны какие-то механизмы, которые будут обеспечивать человеку запрошенный им уровень человеческого охлаждения, либо воспитывать его стрессоустойчивость. Без этого мы полноценной многодетности не получим. У нас, взрослых, сейчас довольно инфантильный запрос – чтобы никто не беспокоил и не тревожил. То, что мы подсели на покой и тишину, настолько естественно, что мы сами того не замечаем. А проблема существует и сказывается на демографическом поведении очень сильно
Вот это квадратура плохих решений – четыре решения и все по-своему плохи и все, в общем, интуитивно, вызывают скорее отторжение, чем желание двигаться в эту сторону. Если мы будем двигаться в какую-то из этих сторон, то будем делать это морщась и плюясь. И вот вопрос в том, как найти какое-то хорошее решение этой ситуации, как создать какой-то прорыв, технологический или этический, для того, чтобы действительно многодетная семья стала бы всерьёз воспроизводящим численность этноса локомотивом и куда-то нас всё-таки вывела к определённой независимости от этого трудового импорта.
А это всё равно придётся делать, потому что ресурсы этого трудового импорта тоже небезграничны. Подползая к порогу пресловутого второго демографического перехода и подползая к возможности обеспечить семью хорошо в такой чисто гедонистической парадигме – жить в кайф, а не жить ради детей, все народы начинают снижать свою численность.
У некоторых это достигло просто безумных масштабов. В Японии и Южной Корее тамошние демографические пирамиды вызывают ужас – это натурально юла-волчок. Японцы и южнокорейцы, видимо, при таком развитии событий вымрут. Если южнокорейцев хотя бы есть кому захватывать, то вот кому захватывать Японию – интересный вопрос.
То же самое с собой сделали китайцы в рамках политики «одна семья – один ребёнок», они выключили у себя супер-демографию, которая была важнейшим экономическим фактором их подъема. А вот включить назад уже не могут. Они дают субсидии, какие-то отпуска, но ничего уже не помогает, поскольку в коммунистическом только по названию, а по сути гиперкапиталистическом обществе Китая выращивать ребёнка откровенно дорого, да и вся инфраструктура построилась уже так, чтобы ребёнок был дорогим удовольствием.
Уже в Индии, которая сейчас демографический лидер мира, началось замедление. Демографический рост сейчас по-прежнему идёт только в Африке. Через какое-то время, видимо, вот эти дополнительные люди будут распространяться исключительно из Африки во все стороны, если на них ещё будет где-то спрос. А потом это и там тоже исчезнет. В какой-то момент демографическая динамика планеты пойдёт вниз и когда это случится, то общества, которые завязались на эту дешёвую рабочую силу, которой много и которая заменяет инновации и новые технологии, ждёт, откровенно говоря, крах. Поэтому нужно всё-таки воспроизводить самих себя и развивать инновационные технологии.
Расшифровка лекции, прочитанной автором в лектории Минпромторга (отсюда текст несет характерные черты устной речи).
Нет Комментариев