Если верить прогнозу экспертов аналитической компании S&P Global Market Intelligence, Россию ждут три непростых года, впереди новый кризис с ростом цен, девальвацией и экономической агонией. Тут и хронический дефицит госбюджета, и возможное ужесточение западных санкций, и медленный рост экономики. Едва ли не основным фактором риска остаётся рост геополитической напряжённости между Россией и Западом, но есть и ещё кое-что. «Для России – самые катастрофические сценарии», – подчеркнул в эфире Царьграда Михаил Дмитриев, подчеркнув: времени, чтобы действовать, остаётся всё меньше.
В чём суть нового кризиса, который грозит нашей экономике? К чему готовиться? И где выход из проблемной ситуации? Об этом в эфире программы «Царьград. Главное» экономический обозреватель «Первого русского» Юрий Пронько беседует с российским учёным-экономистом Михаилом Дмитриевым.
Юрий Пронько: На ваш взгляд, где мы сейчас находимся? Говоря «мы», я имею в виду Россию.
Михаил Дмитриев: Как и весь мир, мы находимся в стадии начала постепенного выхода из пандемии и экономического кризиса. Но будет ли этот выход быстрым или медленным, сейчас сказать ещё очень трудно, скорее всего, первое полугодие как минимум будет тяжёлое для всех, в том числе и для России.
Скорее всего, из рецессии мы перейдём в стагнацию или очень вялое восстановление как минимум в первом полугодии.
– Не очень радует.
– Эта ситуация никого не радует. Но пока пандемия не побеждена, обнадёживать кого-то быстрым восстановлением сейчас очень трудно.
– Насколько действительно существенный урон нанесён всем тем, что мы наблюдали и продолжаем наблюдать?
– Существенный урон нанесён всей мировой экономике. Мы ещё до конца не понимаем ни масштабов, ни последствий этого кризиса на долгую перспективу. Но ведь было не только плохо, проявились и позитивные тенденции для мировой экономики. К примеру, усиление интереса к декарбонизации, а следовательно, целому шлейфу принципиально новых технологий, которые могут начать двигать мировую экономику после пандемии.
Во многих развитых странах усилился интерес к здравоохранению, что может стать драйвером экономического роста. Это огромный мультипликатор, это и фарма, и производство медицинского оборудования, и гигантский спрос – и государственный, и частный. И это всё новые драйверы экономического роста.
К сожалению, для России на более долгую перспективу всё это обернётся, скорее, минусами, чем плюсами. И это главная проблема для нас сегодня. Пандемия, по сути, совпала с очень серьёзным переломом трендов на нефтегазовом рынке, прежде всего на рынке нефти.
Неслучайно Илон Маск, лидер в производстве электромобилей в мире, стал богатейшим человеком с состоянием в 180 миллиардов. Это говорит о том, что сейчас весь мир переоценивает потенциал спроса транспортного сектора на нефть и газ, точнее на нефть. А нефть – это, по сути дела, главный рынок сбыта нефти и нефтепродуктов – это по-прежнему транспорт.
Если транспорт начнёт быстрее переходить на электричество и другие альтернативные источники в течение ближайших десяти лет, в России сбудутся самые катастрофические сценарии: российская экономика продолжит агонизировать. Это, конечно, не стопроцентный сценарий, но риск огромен. А за время пандемии он ещё больше увеличился.
– Правильно ли я вас понимаю, что мы не приложили никаких усилий до сих пор, чтобы нивелировать эту проблему?
– Никто и не предполагал, что это может начать происходить так быстро. В плохих сценариях для России, хороших для электромобильного транспорта, почти 30% мирового производства нефти на уровне 2019 года станет ненужным к 2030 году. То есть для того чтобы насытить остаточное потребление нефти, будет достаточно тех месторождений, где её себестоимость составляет 25 долларов за баррель.
У нас текущая себестоимость даже меньше, и мы вполне можем оставлять нефть на рынок по 25 долларов. Но сейчас у нас бюджет сбалансирован под 43 доллара за баррель. Мы зависим от импорта – как потребительского, так и инвестиционного. Если цены снизятся в два раза, мы уже не сможем импортировать то, без чего мы уже не привыкли обходиться. Всё станет дороже, рубль девальвируется.
Это будет просто другая экономика, более закрытая, более медленная, автократическая, и ничего с этим поделать нельзя. Потому что экспорт нефти и нефтепродуктов составляет 50% нашей экспортной выручки, а это 15–20% ВВП. Если это так за короткий срок изъять, заменить такой объём нечем. Можно говорить про водород, про IT-технологии, которые можно экспортировать, но быстро это не делается. За короткий срок рынки освоить Россия не сможет, так что будет шок.
– Может, всё-таки временной лаг будет расширен?
– В прошлый раз, когда происходил переход от гужевого транспорта к автомобильному, в Америке, к примеру, было только 10% автомобилей, остальное – гужевой транспорт. За десять лет соотношение резко изменилось – почти 90% автомобилей и только 10% – гужевой транспорт. Аналогичные подвижки могут произойти в ближайшие десять лет. Это возможный сценарий и серьёзный фактор риска.
– Я знаю, вы человек неэмоциональный. И уж если вы представили такую серьёзную картину, надо полагать, что это может стать реальностью. Мы должны готовиться к ней и принимать конкретные решения.
Вы считаете, выхода из этой ситуации нет, если я вас правильно понял? И нам придётся плыть по течению дальше… А можем ли мы воспользовался стимулированием внутреннего спроса и внутреннего потребления? Что у нас? Это обречённость, это фатальность, это всё? Медным тазом накрыться и ничего не менять?
– Нет, это не обречённость. Но не надо смешивать меры бюджетной политики и меры структурной политики, которые способствуют развитию сырьевой отрасли.
– Но в экономике, которая на 70% либо принадлежит, либо аффилирована с государством, бюджетная политика превалирует.
– Дело не в этом. Как бы мы успешно ни развивали несырьевые отрасли, 10 лет – слишком короткий срок, чтобы радикально изменить структуру экономики, тем более что мы об этом говорим уже 30 лет, с начала 90-х годов, и практически не продвинулись в этом направлении.
А сейчас, если вдруг нефтегазовый рынок сожмётся за 10 лет, то мы не успеем адаптироваться. Если просто потратим бюджетные деньги, то мы не создадим новые конкурентоспособные отрасли, это совсем другая задача.
Сейчас многие предлагают забыть о том, что России нужно создавать, во многом с нуля, новый экспортный потенциал там, где его никогда не было, и это очень сложная задача. Китай с конца 80-х годов начал заниматься экспортными индустриями. И только теперь он действительно может называться фабрикой мира. За несколько лет такое сделать нереально.
Что такое российская экономика? В некотором смысле – это корабль, который не имеет автономного двигателя. Будь это корабль на дизельном топливе, подбавил газку, набрал обороты, и корабль пошёл туда, куда надо, с нужной скоростью. Но российская экономика, к сожалению, это парусный корабль. Паруса наполняет цена на нефть и спрос на нефть, и ничего другого пока нет.
Нет Комментариев