«Антифашист» поговорил с воюющим на передовой заключенным

Александр, позывной Винт, не любит вспоминать свою прошлую жизнь. «У меня всё разделилось на до и после. До войны я был болван, хулиган и разбойник. В той далекой прошлой жизни всё было пусто, серо и бессмысленно. И теперь я — новый, которому снятся погибшие товарищи, который при свете окопной свечи пытается прочитать-проглотить как можно больше книг, который научился мечтать и очень хочет выжить. Я из «штурмов», тех, которые «К-ашники», — говорит он.

Невысокий, худой и жилистый, с острым взглядом карих глаз, резким подбородком и скулами, неприметный внешне, но быстрый в реакциях и оценках, он цеплял внимание и необычно курил – так, как это делают бойцы или сидельцы: пряча сигарету между пальцев к ладони, докуривая до самого фильтра и наблюдая за тлеющим огоньком. Мы встретились на поминках друга, погибшего в бою на донецком направлении.

К-ашник – это буква на жетоне, обозначающая, что боец вызвался воевать добровольцем из колонии, места заключения для преступивших закон. Раньше подразделения, где служили такие бойцы, назывались «Шторм Z», теперь этот проект Министерства обороны России именуется «Шторм V».

Сейчас, как правило, осужденные подписывают контракт на год с продлением до конца СВО. Освобождаются не через помилование, а через условное освобождение. Также полностью снимаются ограничения после увольнения с военной службы. Какой процент бывших заключенных ушел в армию, точно неизвестно, но погибших среди них в зоне СВО, действительно, много, потому что их бросают первыми в самые опасные места. Фактически, это аналог штрафбатов, где вину надо смывать кровью. Местные администрации хоронят павших с воинскими почестями, как и профессиональных военнослужащих, добровольцев и мобилизованных. Многие награждены орденами и медалями. Есть и случаи, когда президент Владимир Путин вынес решение присвоить звание Героя Российской Федерации бывшему заключенному. По словам президента, бойцы СВО должны быть равны в правах, независимо от того, как попали на фронт. Глава государства отметил, что настоял на этом решении, ведь человек точно достоин звания Героя России. В местах заключения он оказался за бытовое преступление, но на передовой вел себя как герой.

О том, как бывшие заключенные служат на фронте, «Антифашисту» рассказал Александр «Винт».

— Как ты попал на фронт?

— Сам я из небольшого города в Челябинской области, работал водителем. Особо событиями в Донбассе не интересовался, жил, как все. Семью завести не успел, с рейса в рейс, приехал, устал, выпил – поел, спать. А потом встрял в драку с поножовщиной. В итоге арест, суд и срок – за причинение тяжких телесных. В колонии объявили набор желающих уйти на СВО. Я подумал и решился. Брали далеко не всех, кто изъявил желание, был отсев. У нас из где-то семидесяти желающих отобрались около сорока. Как я потом понял, критерии отбора включали в себя и физические кондиции, и поведение, и статья, по которой отбывал срок. Система не могла всех отдать, рабочие руки нужны везде. Ну а блатные и не собирались никуда идти, у них все «по понятиям», они сами часть системы, у них все по комфорту и без напряга.

Я попал в список и согласился на контракт в десантно-штурмовой бригаде «Шторм». Потом нас, набранных из колоний, увезли в Екатеринбург, а оттуда на грузовом самолете доставили в Ростов-на-Дону. Началась тяжелая подготовка, это продолжалось три недели. Кто в армии раньше служил, тем было проще. А новобранцам пришлось хлебнуть по полной программе: гоняли нас нещадно. Ведь в бараках все обленились, мышцы слабеют, физической нагрузки мало, а тут сразу нагрузку нам как дали – и бег, и стрельба, с грузами, в бронежилетах, марш-броски по жаре днем. Но только попав сюда, на фронт, понял, что надо было нас еще больше гонять – реальность оказалась намного жестче, чем учения. И нас хорошо учили такмеду (тактической медицине, оказание помощи при ранениях – прим. ред). Все пригодилось, и я впоследствии в бою пацанов спасал, и они меня. Навыки в нас вбивали до автоматизма, тренировали на выносливость, с раннего утра и до позднего вечера проходили занятия – по огневой части, основам разминирования, боям на разной местности, навыкам караульной службы. Среди нормативов особо запомнились тренировки по стрельбе из автомата с одной руки. Это надо, если вторую оторвало. Ну вот, наверно, тогда и понял, что это все не шутки и не сон, а воевать надо будет всерьез, если хочешь выжить. И в располаге стал больше интересоваться у инструкторов, как и что, расспрашивать про их боевой опыт. Наверно, эта прилежность как ученика меня и спасала – срок контракта истекает, а я до сих пор жив. Хотя мне один инструктор, Вепрь, сказал: «Ты, Санек, можешь стать идеальным бойцом – юрким, быстрым, незаметным. В корпулентного легче попасть, а ты увернешься. Главное тут, на войне, как и на охоте – не стать добычей, превратиться в хищника, когда все чуешь и видишь, нутром знаешь, где опасность и как от нее спастись. Забудь, что видел и знал из фильмов, слушай воздух, не расслабляйся и не рассчитывай на авось». Советы его слушал внимательно. Но сам Вепрь потом снова ушел на войну и погиб где-то в Запорожской области, так мне сказали потом общие знакомые.

— Ты сказал, что не вникал в происходящие в Донбассе события. А что было тогда твоим мотивом?

— Времени «на подумать» в бараке у меня было достаточно, больше не хочу, как прежде. Биография зэка – не лучший вариант. Хочу вернуться героем, нужным человеком, без черных пятен, чтобы меня уважали, а не презирали или боялись. Во-вторых, когда стал вникать, понял, что украинцы реально сбрендили и уничтожают русских из ненависти. Нет, не за деньги, как я раньше считал. Именно из ненависти. Когда нас привезли в пункт временной дислокации, инструктор рассказал, что они творят, как пытают, мучают и прочее. Он говорил о том, что сам видел, про тела стариков и детей, женщин, растерзанных, сожженных, после расстрелов или обстрелов. Потом я и сам видел многое и уже проникся, сам почувствовал желание как-то помочь людям, отмстить и за них, и за моих погибших друзей. Теперь это уже стало основным мотивом, а не свобода и чистая биография. Да и большинство наших тоже прозрели.

— Вы идете первыми на штурм. Как обычно это происходит?

— Штурм украинских опорников проходит по-разному. Бывает, начинается с артподготовки, чтобы подавить, оглушить их. Но бывает, идем скрытно, как диверсанты, разведка заранее определяет, есть ли и где у украинцев слабые точки, подходы к ним они плотно минируют, в лоб не возьмешь. В воздухе висят их «птички» — дроны. А нам в накат, где все делаешь на адреналине. Обычно работаем в тройках. Десантирование с техники – самое опасное, многие потери от этого. Был случай, ехали на БТР, трое внутри, трое вели обстрел сверху, и я в том числе. Рядом снаряд рванул, двое напарников-штурмовиков погибли сразу. Меня откинуло взрывной волной вверх на несколько метров и потом я упал без сознания. Меня смогли вытащить, погибших не смогли…

Когда идешь сам, то тут свои особенности — добежать до вражеского укрепа, не нарваться на мину, сброс или выстрел снайпера, и все это быстро, чтобы успеть отработать гранатометом. Я гранатометчик по воинской специальности. Из-за этого мучают последствия частых контузий, из-за постоянных разрывов рядом с головой.

Самым страшным был первый мой штурм, возле Угледара. Сначала танк наш проделал проход, потом мы зашли в пролом и там наткнулись на лёжку врага. Одного нашего убили сразу, от головы ничего не осталось, крупнокалиберным все срезало, лицо, череп. В ответ дал залп чисто автоматически. Потом мне стало плохо, так близко смерть еще не видел, и в таком ее виде…Подошли наши опытные ребята, привели меня в чувство, дальше пошли. Тогда и пришло понимание — если не ты, то тебя.

Но привыкнуть к гибели товарищей у меня не получается. Хотя привыкаешь и к взрывам, и к опасности. Перед боем готовишься, заряжаешь оружие. Одну гранату всегда держу для себя, чтобы можно быстро кольцо выдернуть, чтобы в плен не попасть. У нас весь взвод так готовится. Знаем, как над нашими в плену издеваются, это чистой воды фашизм и садизм. Терять товарищей – это для меня страшнее взрывов. На моих глазах многие погибали, много и пропавших без вести. И вот так потом сидишь на поминках, смотришь на фото, а сказать нечего, накатывают воспоминания и душат боль и горечь, вот как сейчас.

— Приходят в голову мысли «лучше бы остался сидеть»?

— Нет. Не жалею о своем решении. Тюрьма, колония не исправляют. Там свои суровые правила, но это правила криминального общества. Здесь все честнее, от тебя не только твоя жизнь зависит, но и жизнь товарищей. Здесь все-таки братское отношение внутри взвода – это главное. Если я на боевую задачу иду ведущим, то должен быть уверен – остальные меня прикроют, я могу им доверять, что не бросят, прикроют, постараются эвакуировать, окажут помощь. У нас так принято, это принцип выживания. Ни от командира, ни со стороны бойцов, которые не являются «кашниками», я не встречал к себе или к своим товарищам пренебрежения или презрительного отношения. В бою и армейском быте, когда копаешь окоп, строишь блиндаж, уже нет разницы, кто с воли пришел, а кто из колонии. На фронте началась моя новая жизнь. Конечно, у всех разные статьи, по которым сидели, а среди з/к встречаются разные типы – и ловчилы, и злые люди, и умеющие чужими руками жар загребать. Но таких конфликтных надо сразу ставить на место, в бою от них проку не будет. Интересно, что чаще всего смельчаками оказываются совсем простые парни, не героического вида. Вспоминаю, как у соседей искал парня с позывным Амбал. Думал, увижу качка какого-то. А пришел невысокий худенький боец, как оказалось, награжденный орденом Мужества и За Отвагу. Такой вот разрыв шаблона. А в группе эвакуации у нас ходили парни даже без автоматов, просто с носилками, чтобы всех успеть вынести.

— Ты сказал, что з/к – это люди с определенной спецификой, а как среди них поддерживать дисциплину?

— Проблемы с дисциплиной получаются, в основном, из-за бытовых ссор. А приказы выполнять привычно: заключенных изначально ломают так, чтобы в тюрьме они выполняли команды и приказы беспрекословно. Это буквально вбивается на уровне психики, да и на физическом уровне тоже. Тут другая дисциплина, армейская. Со своей спецификой и тоже жесткая. Мы же не в институте благородных девиц, отсюда и меры воздействия. Но особой дедовщины, специального культа унижения, изгоев, все-таки тут нет. На фронте сразу понимаешь, как важно впаяться в коллектив, набраться ума и усмирить свои повадки. Кто не смог и ничего не понял про второй шанс, попав на гражданку, может сорваться. Категория закоренелых преступников, которых ничем не исправить, была и есть всегда. Может, они от рождения такие, не знаю. Может, не видят вариантов, кроме криминального образа жизни. Но это как процент сумасшедших, который стабилен в любом обществе, с этим ничего не поделать. Не думаю, что подобные отклонения вообще можно исправить.

Среди моих знакомых — те, кто пошел на контракт не только ради помилования, но и потому, что действительно хотят начать с нового листа. Мне это близко и понятно. Им не хочется быть позором семьи, обузой. А теперь к ним приковано внимание – военкоры пишут, ТВ снимают о них репортажи, ребята получили боевую семью. И свободу. Если выживут. Мне кажется, многое зависит от фарта. Судьба, божья воля, чудо, как ни назови. Время на фронте течет иначе: иногда тянется как резина, а иногда час сокращается в секунду. Кому-то везет, кто-то обречен. Но шанс есть всегда.

Помню, как забрали у украинцев несколько хороших опорников, но нас там крепко обложили. Оружия хватало, а еды и воды – нет. Так наши бплашники сверху провизию скидывали. В том числе, сгущенку и чай. Чтобы не спать и быть наготове з/к варили чифирь – это густая заварка, добавляли туда сгущенку, получалось круче любого «энергетика», там дикая доза кофеина. Появлялись силы, да и голод напиток подавлял. Украинская артиллерия по нам била постоянно, узнав о потере позиций, но блиндаж был очень толково укреплен и оборудован, с персональными ячейками и разными удобствами. Через неделю отогнали врагов, разблокировали нас. Хотя тогда казалось, что шансов нет, все погибнут. Однако у нас был фарт и шансы. Такая история…

Винт докурил очередную сигарету, по-братски обнял всех, попрощался и на полуразбитом, посеченном осколками УАЗике уехал туда, где гремел разрывами фронт.

Андрей Булатов