За шумихой вокруг празднования Дня независимости Украины на втором, если не на десятом плане в информационном поле самостийной осталась другая дата.
78 лет назад, 23 августа 1943 года, Харьков был освобождён от немецко-фашистских захватчиков. О том, как в течение почти двух лет громадный город выживал «под немцами», рассказал в своё время харьковчанин Сергей Мануилович Петров – заслуженный архитектор Украины, художник-график, профессор, проработавший около полувека в Харьковском национальном университете строительства и архитектуры (бывшем ХИСИ).
Осенью 1941-го, когда части вермахта вошли в Харьков, Петрову было 17 лет. Родился он 18 июня 1924 года, к началу войны закончил 9 классов, а мобилизации ещё не подлежал: в армию брали с 18 лет. В оккупации он находился от первого до последнего её дня – с 24 октября 1941 года до 23 августа 1943-го, так же, как и его жена Нина Александровна, с которой он познакомился уже после войны. Когда город был освобожден, 19-летний Петров, уйдя на фронт, воевал до конца Великой Отечественной. В послевоенные годы он окончил архитектурный факультет ХИСИ, затем работал в различных проектных учреждениях, а с 1964-го читал в родном институте курс истории градостроительства.
То интервью, в котором шла речь об оккупации Харькова, Сергей Петров дал ещё в 2011 году; по ряду причин его не удалось тогда опубликовать. А в 2012-м Сергей Мануилович умер в 88-летнем возрасте. Спустя два года, к 90-летию со дня рождения Петрова, на стене доме по ул. Мироносицкой (бывшей ул. Дзержинского), 69, где он прожил большую часть своей жизни, была открыта мемориальная доска.
«Те, кто пережил оккупацию, не смогут забыть её никогда»
Рассказывая о жизни харьковчан в 1941–1943 гг., Сергей Мануилович настойчиво подчёркивал одну и ту же мысль: чтобы понять, что такое оккупация, её надо пережить, пронести на собственных плечах. «Хочется, чтобы люди об этом знали, потому что это… болит, – говорил он. – Те, кто пережил оккупацию, не смогут забыть её никогда. У Эренбурга есть такие слова: «Бывает горе длиною в целую жизнь». Очень точно сказано, это действительно горе длиною в жизнь…»
– Мало кто пишет о том, что вынесли на своих плечах в оккупации обычные, рядовые горожане, об атмосфере оккупации, о том повседневном кошмаре, в котором харьковчане пребывали непрерывно в течение двух лет, – вступила в разговор Нина Александровна. – Мой отец умер от голода – упал, опухший, на Московском проспекте. Какая-то женщина успела спросить у него адрес и фамилию. От неё мы и узнали, что папа лежит на Московском. Взяли саночки и повезли его через Благовещенскую церковь на Чеботарскую. Потом две недели копали могилу: мороз был страшный, 32 градуса, земля как камень. Семья у нас была большая, и мы по очереди ходили на Лысую гору – долбили землю, каждый день понемножку. А покойники лежали вдоль забора вот как пальцы, – Нина Александровна показала раскрытую ладонь. – Непохороненные. Огромное количество было трупов.
Тела умерших от голода харьковчан, вспоминал Сергей Мануилович, скапливались в разных частях города. Неподалёку от его дома, там, где в послевоенные годы был разбит Молодёжный парк, «трупы складывали штабелями, вповалку и хоронить людей было некому».
– В октябре 1941-го был взорван мост, соединяющий улицу Свердлова с Холодной горой, так называемый путепровод, – продолжал Сергей Мануилович. – И немцы на нескольких улицах – Свердлова, Карла Маркса [сегодня у этих улиц другие названия], Коцарской на балконах домов вешали заложников – в виде наказания за подрыв путепровода и для устрашения.
Накануне оккупации, как известно, крупные харьковские заводы были эвакуированы на восток страны – из города шли эшелоны с оборудованием; специалистов также вывозили на восток. А вот эвакуировать небольшие предприятия возможности не было.
– Мой отец был главным инженером небольшого завода «Металлопресс», – рассказывает Сергей Мануилович, – и этот завод не эвакуировали. По профессии отец был инженером-металлистом, окончил Харьковский Технологический институт (нынешний политехнический). За несколько дней до оккупации рабочие «Металлопресса» разобрали заводские станки, спрятали важные детали и узлы, чтобы оборудование не досталось гитлеровцам.
Сам Сергей Петров накануне прихода немцев трудился на заводе «Весоремонт», где изготавливали арматуру к ящикам для снарядов, сапёрные лопатки и т. п. Этот завод тоже не удалось эвакуировать.
В большинстве семей, рассказывал Сергей Мануилович, имелись дети, пожилые люди, старики, и такие семьи, как правило, не могли бежать из Харькова самостоятельно, они вынуждены были оставаться в городе.
– В нашем доме жили две женщины, еврейки, – вспоминала Нина Александровна. – Они бежали из захваченного немцами Киева, остановились у нас и работали здесь, в Харькове. Так они никак не могли поверить: неужели немцы действительно творят такие ужасы, как люди рассказывали, неужели массово расстреливают евреев?! А потом эти две женщины тоже попали на «трактор» – Харьковский тракторный завод: нацисты в первые недели оккупации приказали явиться на ХТЗ всем евреям якобы для того, чтобы они там жили и работали. А на самом деле их собрали на «тракторе» для того, чтобы расстрелять… Очень много евреев здесь погибло.
С мостовых немцы снимали рельсы, с горожан – одежду, убивали пациентов больниц
– На словах это очень трудно передать – как жить, когда два года нет продуктов, нет света, нет канализации, нет воды, нет тепла, нет ничего, – говорила Нина Александровна.
Весь город, вспоминал Сергей Мануилович, жил без света. Электричество было только в госпитале, где рядом работал движок. – В одной из работ об оккупации Харькова, – говорил он, – я прочитал, что по городу при фашистах якобы ходили трамваи. На самом деле даже после освобождения города трамваи появились не сразу: немцы снимали рельсы с мостовых и отправляли их в качестве металлолома в Германию. Воду в течение всех двух лет нужно было таскать с разных источников в вёдрах, на коромысле, пройдя несколько километров. Мы растапливали снег, чтобы получить воду. Зимой – морозы, а топить нечем. Вдобавок ко всему – периодически приходят немцы и… роются. Мародёрство – это у них было в порядке вещей, хватали всё, на что взгляд упадёт.
Оккупанты не только рыскали по домам, но и просто грабили горожан на улицах.
– Однажды, – вспоминал Сергей Мануилович, – немцы схватили моего отца в районе ул. Данилевского, завели во двор на углу Данилевского и Галана (тогда она называлась улицей Писателей) и содрали с него зимнее ватное пальто с цигейковым воротником. Оттуда, с Данилевского, он прибежал в одном пиджаке на ул. Дзержинского, домой. Было 37 градусов мороза! Это форменное мародёрство, наглое, разнузданное. Говорили, что награбленные вещи складывались в подвалах, там накапливались целые горы одежды, а потом её продавали на чёрном рынке. И немецкое командование относилось к этому вполне поощрительно.
«Дорога жизни» по-харьковски: между городом и селом
– Мы с сестрой 31 декабря 1941-го пошли с голодухи на менку, – вспоминала Нина Александровна. – Взяли с собой тёплые вещи на обмен и прошли пешком 60 километров от Харькова до Водолаги. Ноги у меня тогда были в кровавых водянках. На менку ходили очень многие, а иначе откуда продукты брать? Меняли свои вещи на семечки, кукурузу, буряки, потом на саночках везли это всё назад. У нас в семье начались смерти: умерли папа, брат, у сестры начались безбелковые отёки, которые появляются при голоде… За Полтаву ходили пешком – 180 километров.
С громадной горечью Сергей Мануилович рассказал, что у его отца с приходом немцев началось нервное расстройство, он попал на «Сабурову дачу», как называли в городе психиатрическую лечебницу, а 18 декабря 1941-го полсотни эсэсовцев вывезли на 10 грузовиках 470 пациентов больницы на восточную окраину города и там расстреляли всех.
«Хто тут розмовляе москальською мовою?!»
На том месте, где сегодня стоит здание облгосадминистрации (его построили уже в послевоенный период), на углу Сумской и ул. Иванова (Свободы), раньше находилось здание ЦК ВКП(б) Украины. Немцы, войдя в город, повсеместно расклеили объявления с требованием, чтобы горожане собрались на площади Дзержинского, где им расскажут, как жить при «новом порядке». При стечении народа нацисты повесили нескольких коммунистов, накинув на них верёвочные петли и сбросив их с балкона здания, а затем стали вещать через усилители, что коммунистов следует выдавать оккупационным властям.
– Как-то раз мне пришлось пойти в управу, она находилась на углу ул. Дзержинского и Каразина, – вспоминал Сергей Мануилович. – Мне нужно было уйти на село, и требовался «аусвайс» – пропуск. Иду по коридору, что-то спрашиваю – и вдруг слышу грозный рык: «А хто тут розмовляе москальською мовою?!» Дело в том, что нацисты с первых же дней оккупации стали привлекать к службе местное население, создавая вспомогательную полицию. В Харьков приехала группа людей с Западной Украины (она поддерживалась немецким командованием) – «учить» и натаскивать местных националистов. Они нас называли – «схiдняки»… Был такой Б. Конык, не знаю его имени, – командовал украинской полицией в Харькове. Он был назначен на должность германскими властями и приехал именно с Западной Украины.
Однако дальнейшая судьба гитлеровских прихвостней с Западной Украины оказалась незавидной. Тот же Конык уже в конце 1941 года был отстранён от должности и счёл за лучшее бежать из Харькова. Его преемник, некий Минжулинский (в прошлом петлюровец) продержался в «главных городских полицаях» меньше полугода, а затем был арестован и вывезен в Германию.
– Дом, в котором мы жили, – продолжал Сергей Мануилович, – находился неподалёку от здания на Сумской, 100, где разместилось гестапо. Мне не раз приходилось видеть, как из двора гестапо выводили очередную колонну арестованных. И конвоирами чаще всего были именно украинские полицаи.
– С самого начала войны стало ясно, – убеждённо говорил Петров, – что немцы ни в коем случае не собираются помогать созданию самостоятельного украинского государства и будут жесточайше пресекать любую активность в этом направлении. Было такое семейство Недужих – Федосий Дорофеевич, работавший в «Украинбанке», его жена Марья Матвеевна и дочь Оксана, они придерживались именно позиций «самостийнычества» и считали, что немцы – их союзники. Так вот для них всё кончилось тем, что Оксане её новые друзья с Западной Украины подсунули какую-то провокационную литературу, к ней нагрянули с обыском гестаповцы, одновременно был произведён обыск в служебном кабинете Федосия Дорофеевича в банке. В итоге арестовали всех троих. А в феврале 1943-го, перед первым вступлением Красной Армии в Харьков, самого Недужего расстреляли, а его жена и дочь умерли в тюрьме от тифа. Вот таким оказался жизненный финал людей, рассчитывавших на помощь немцев в создании «самостийной Украины».
…Сергей Мануилович ушёл, не дожив двух лет до «революции гидности» и до того, как на улицах украинских городов вновь зазвучал тот самый вопрос, который он услышал в 1942 году от полицая: «А хто тут розмовляе москальською мовою?!» Его воспоминания очень живо перекликаются со многими реалиями сегодняшней жизни на Украине и в Харькове. И неудивительно: по сути, и страна, и город переживают очередную оккупацию.
Заглавное фото: разрушенный Южный вокзал в оккупированном Харькове. Весна 1943 г.
Нет Комментариев