На фото: кочетковцы – одна из самых известных модернистских групп в РПЦ

Общеизвестным характерным признаком секты является искусственный язык, который отражает искусственное происхождение учения и выполняет две основные функции: шифровальную и демонстративную. При всей кажущейся несовместимости этих функций они в действительности вполне сочетаются в рамках любого эзотерического сообщества со степенями посвящения, где одни и те же слова и обороты речи на низших уровнях служат сигнально-демонстративно-статусными элементами, а на высших – способом сокрытия истинного содержания послания от низших уровней. Именно поэтому почти любой эзотерической секте необходимы слова, заимствованные в несметном количестве (естественно с некоторой переменой смыслов) или несчетное число неологизмов, так как использование нормальных слов собственного языка в целях демонстрации невозможно, а использование их в целях сокрытия — предполагает наличие логичного, целостного и весьма обширного учения, усвоенного всеми членами сообщества. В последнем случае цель заключается в том, чтобы использование обыденного слова вызывало не обыденную ассоциацию, а отсылку к постулату учения. При этом «второй смысл» должен быть на самом деле первым, иначе человек автоматически будет выдавать привычные смысловые блоки. Заставить человека при произнесении привычных для него слов мыслить непривычное содержание может только язык, который «правильнее» его собственного («неправильный» и непривычный язык потребует непривычных слов для застревания в сознании).

Рискнём утверждать, что «язык православия» — единственный, представляющий собою совершенну. систему коммуникации, не имеющую аналогов и созданную Самим Богом. Из Священного Писания видно, что Бог нередко скрывает смысл текста или от человечества в целом (на каком-то этапе Домостроительства нашего спасения) или от каких-то замкнутых групп людей (чтобы они не навредили себе и другим). Бытовой язык православия для натуральных носителей русского языка в целом (литургика и богословие не относятся к быту) практически не содержит ни греческих, ни еврейских слов – фактически это общепонятный русский язык с некоторой долей не искусственно добавленных, а органично сохранившихся устаревших слов. Эта черта резко отличает православных от членов сект, которые именно на бытовом уровне перенасыщают свою речь «сигнальными элементами». Но если профан решит, что он понимает речь православного только потому что кажутся понятными все слова, он глубоко ошибется. Большинство слов в православии имеют иной смысл, чем в язычестве и в неоязычестве, почему язычник, хотя почти всегда будет думать, что понял православного, почти никогда в полной мере его не поймет.

Как, например, язычник понимает слово «благословение», видя его в различных контекстах на страницах православных книг? Не имея правильного понятия об энергии Духа Святаго, он заключает, что «попросить благословения» — значит «попросить разрешения», «благословить» — значит «разрешить» или «приказать», а «не благословить» — значит «запретить». Православный же, которому, как и всем его собратьям, Бог открывает такие вещи, которые и впрямь без Бога можно понять только неправильно, — совершенно органично будет понимать «благословение» как «передачу божественной силы от Бога через священнослужителя к благословляемому». Православному не придет в голову говорить «благословите», прося дозволить то, что уже запрещено Богом и, по вдохновению от Него Вселенскими соборами, или на то, что и так предписано Богом. На последнее он может только просить благословения как передачи силы, но никак не в качестве дозволения, потому что это бы означало становление иерарха выше Бога с той посылкой, что иерарх может отменить повеление Божие. Подобное представление свойственно скорее католицизму. Все сказанное отнюдь не противоречит требованию монашеского послушания с отсечением своей воли и деланием чего-либо только С ДОЗВОЛЕНИЯ И ПО БЛАГОСЛОВЕНИЮ. Отсечение своей воли это особое делание, которое в полноценном виде возможно только в соответствующих условиях, а благословение — это то, что может быть преподано или нет вне таковых условий.

Однако язычник, забравшись в храм, но оставшись язычником, отождествит благословение с приказом или разрешением, а «не благословение» — с запретом. В результате, на обложках молитвословов появляются официальные печати с надписями вроде «благословение прихода (!!!) Андреевского собора». Здесь «благословение» понимается в виде некой «печати», а в качестве «проводника» благословения обозначен приход, а не иерей, что ставит все с ног на голову, совершенно на протестантские рельсы. Того же характера и «односторонние», то есть непрошенные «благословения», понуждающие человека делать что-то, чего он делать совсем не желал. Понятно, что, назвавшись «благословением», таковой глагол имеет повелительное наклонение и по существу является приказом. И здесь становится очевиден смысл дьявольской подмены: от настоящего благословения отказаться невозможно, ведь это на самом деле передача божественной энергии, и подсознание благословляемого это улавливает даже если сознание усвоило языческую трактовку. Таким образом, на выходе получается «приказ, который должен быть выполнен, каким бы преступным он не являлся». Таков результат подмены православного смысла языческим.

Сама эта подмена возможна, именно потому, что само православие ведь не содержит «речекряка» и новояза, оно оперирует естественными словами родного для человека языка, в некотором смысле прячется в языке. «Шифрование» православного текста оказывается на божественном уровне сложности, когда не только отдельные слова, но и целые языковые конструкции языка язычников встроены в систему вероучения с радикальной переменой смысла. И здесь нет ничего удивительного, если учесть, что Автором праязыков, а значит протосемантики и протограмматики, — является Создатель вселенной. То есть, праязыки исходно не могли не содержать православного смысла, они выражали только его, а затем претерпевали наслоения и искажения языческого быта и сознания, в связи с чем язык православия есть попросту очищение всех версий праязыков сразу. Для чего же языкам язычников позволяется быть настолько схожими с языком православия, что для профанов они принципиально неразличимы, а для еретиков представляют некоторый простор?

Смеем предположить, что это – своего рода антивирус, система безопасности для православных. Волк в овечьей шкуре всегда выдает себя языком. Он может сколь угодно долго изучать язык православия, штудировать священные тексты, общаться с православными, — все равно он не предусмотрит всех языковых ситуаций, и даже не поймёт, что именно ему искать, потому что он – та самая рыба, которая не видит воду, он погружен в пространство языческого языка (в чем бы тот ни выражался – хоть в сплаве всех языков программирования с эсперанто и санскритом). Вор пролазит инуде, его язык чужой, и овцы не послушают его гласа. Бог знает Своих и покажет им ложь вора, укажет на его ошибки, на фальшь в его голосе. Вот, например, прочтет какой-нибудь вор тут про «благословение», и начнут воры лихорадочно менять употребление этого слова. Но ведь слов много. А их сочетаний – еще больше. И еще – есть целые фразы. И предложения. И прописные буквы…

Что получается, когда безграмотные язычники читают православный текст? Протестантизм. А когда это делают язычники грамотные (то есть понимающие некоторые слова правильно)? Латинство. Ужасный кентавр, которого видно издалека. Как ни пытаются товарищи из известных организаций «стать православными», — всё у них латинство получается. А почему? А потому что Истину искренне не приняли, а православие «поизучали»: получились грамотные язычники, латиняне, которые на вопрос «в Писании что написано, как читаешь?» — выдадут феерическое месиво из правильных слов и лжи. Даже если будут очень стараться – всё равно проколются. Это как в анекдоте: «Вы ж уси негры».

Когда грамотные или безграмотные язычники со своим сектантским мышлением забираются в православный храм, они норовят по старой памяти словообразовать какой-нибудь псевдоправославный речекряк, чтобы сигнализировать, демонстрировать и выделяться. Они не могут этого не делать, потому что по-настоящему усвоить православие они не хотят, а не настоящее православие в конечном счете и окажется таким вот речекряком. И действительно, они начинают радикально выделяться – из среды нормальных православных. В результате наблюдаются всевозможные мании величия с посыланием ангелов на задания, когда язычник заменяет «спокойной ночи» кощунственным выражением «ангела хранителя тебе» (как будто ангел это добрый сон или служка язычника: должен идти, куда пошлют) или вместо придурошного «приятного аппетита» язычников — повелевает прислуживать «ангелу за трапезой».

Нередко псевдоправославный речекряк язычников обусловлен именно тем, что они элементарно не поняли православный текст: так, например, если язычник читает фразу «знай только “простите — благословите”», он вероятнее всего решит, что, подходя к иерею, надо говорить «простите-благословите», в результате чего наблюдаются нелепые картины, когда люди в массовом масштабе пристают к священникам с просьбой простить, непонятно за что, и после этого только благословить. Конечно, просить прощения, когда это не нужно, легко и приятно, но «знать только “простите — благословите”» это значит просить прощения, когда кто-то обижен, обличает или возмущен, и просить благословения на всякое дело (то и другое относится именно к монашествующим, потому что мирянам даже прощения просить за все и у всех далеко не всегда полезно; например, не очень-то хорошо просить прощения у сатаниста, еретика или колдуна, когда оные кощунствуют и в своем бесновании изрыгают грязь на подвернувшихся христиан: такое «простите» граничит с отречением от Христа, если не прямо является им; здесь предполагается, что в монастырях еретиков и колдунов не водится, однако таковые порою оказывались митрополитами и патриархами, а значит и в монастырях далеко не всегда приемлемы «простите-благословите», хотя и наиболее употребимы).

Православные, глядя на все эти форменные шапито с комическими проявлениями речекряка «засланцев», тихонько улыбаются, потому что очередной агент Смит «спалился», и еще — потому что знают: смитам не поможет никакая спецподготовка, рано или поздно — на чем-нибудь — но они обязательно засыплются, ляпнут такое, что любому православному ясно будет, какой вервольф овечью шубку надел. Можно расписать миллиарды миллиардов вариантов словоупотреблений и все закачать на подкорковый жесткий диск Смита: миллиардмилиарднопервый вариант будет Смиту неизвестен. Смиту придется седлать литературных негров из числа настоящих православных, обманом и катаньем вынудив их работать на себя. Но… чем больше мы пишем, тем больше пишем мы. А Смит, как только откроет собственный рот, все равно спалится. Или даже когда-нибудь исправится. Ну, мало ли. Тоже ведь человек.

Эпилог же здесь очень прост: необходимо быть внимательным к словам. Придираться к ним. В словах выражается смысл, и если слова настораживают псевдоправославным оттенком, — не следует отмахиваться от подозрений, списывая «странности» на необразованность или глупость оратора, на общеупотребимость и распространенность конструкта, ведь распространено именно языческое словоупотребление.

Элик Смехов, специально для «Аминь. SU»